Свобода вдруг закачалась, как подрубленное дерево, и, к ужасу женщины-кошки, рухнула замертво в сырую траву. Оружейница кинулась к ней и с внутренним трепетом просунула одну руку под тонкий и гибкий, как лоза, девичий стан, а другой обхватила плечи красавицы, приподнимая её с земли.

– Голубка моя, что с тобою? – заледенев от тревоги, дохнула она в бесчувственно приоткрытые уста – такие влекущие, клюквенно-алые, жаждущие нежности.

Она обрызгала девушку водой из баклажки, и ресницы Свободы затрепетали. Затуманенный обмороком взор уставился на Смилину не то испуганно, не то вопросительно.

– Милая, ты не признала меня? – Женщина-кошка ощущала ток жаркого, сладкого дурмана по своим жилам, пьянея от тепла девичьего тела под своей рукой. – Не бойся! Помнишь, как мы с тобою рыбу удили? Смилина я… Узнаёшь?

В глазах Свободы мерцала летняя звёздная ночь, губы задрожали: тетива улыбки была готова вот-вот пропеть.

– Забудешь тебя, как же, – прошептала она. – Это не со страху меня обнесло… Сама не ведаю, с чего. Я ведь вспоминала тебя… Думы думала.

– Правда? – Смилина, боясь ненароком сделать девушке больно своими стальными ручищами, помогала ей сесть со всей нежностью и осторожностью, с какой обращалась только с хрупкими маленькими цветочками.

– Не лгу. Ни дня не прошло, чтоб о тебе не вспоминала.

Свобода замерла в руках Смилины, точно пойманная пташка, льнула к груди то ли боязливо, а то ли восторженно, и очи её дышали смородиновым жаром… Она и сама пахла смородиновыми почками – светло и по-летнему чисто. В её жилах текла кровь степных кочевников: отец Свободы взял в жёны знатную девицу из народа кангелов – черноокую и дерзкую, с высокими скулами и страстным ртом.

– Ты ж моя ненаглядная, – хрипло сорвалось с уст Смилины.

Она охмелела от нежности и счастья и за учтивость своих слов не могла ручаться. Хотелось нести чушь и прижимать Свободу к себе – тем более, что девушка в её руках не сопротивлялась, а сама жалась к ней, точно ждала её одну все эти годы.

– Отчего ж ты плакала тут? – спросила Смилина наконец. – Обидел тебя кто?

– Ой, да глупости… – Свобода отмахнулась, но женщина-кошка, грозно сдвигая угрюмоватые чёрные брови, испытующе заглядывала ей в глаза. – Нож мой поломался.

Девушка вытряхнула на траву из богатого, украшенного самоцветами чехла обломки охотничьего ножа с широким клинком. Смилина подобрала их, сердцем чувствуя боль стали: она ныла и жгла ей ладонь незримыми слезами.

– Как же это случилось? – спросила оружейница.

– Сама по дурости сломала, – вздохнула Свобода. – Вздумала в дерево его покидать. Воткнулся глубоко. Хотела вытащить и сломала… Батюшкин подарок.

– Хлипковат он для тебя, – молвила Смилина задумчиво, ласково пожимая и изучая пальцы девушки. – Нужен тебе нож по руке твоей. Ежели хочешь, я тебе новый сделаю.

– Ох, Смилинушка, сделай! Я рада буду! – просияла Свобода жемчужной улыбкой. – Он мне ещё дороже батюшкиного станет…

– Добро. – Женщина-кошка кивнула, бросила на свою милую знакомую нежный и внимательный взор. – Ты не замужем, голубка?

– Да какое там «замужем»! – с усмешкой махнула та рукой. – Глянь на меня.

С этими словами Свобода поднялась на ноги и пружинисто распрямилась во весь свой редкий рост.