А для великой княгини начиналась теперь совсем иная жизнь. Раскаивалась ли она в своих прежних заносчивых словах? Ощущала вину? Или считала, что муж пострадал безвинно, а революционеров покарает Бог? Так ли нам важно это знать?

* * *

Елизавета Федоровна продала свои драгоценности, а на вырученные деньги купила усадьбу, в которой в 1909 г. начала работу Марфо-Мариинская обитель милосердия.

Крестовоздвиженская община сестер милосердия, учрежденная в Санкт-Петербурге в начале Крымской войны по инициативе великой княгини Елены Павловны, не являлась монастырской организацией, хотя и работала под покровительством церкви. Марфо-Мариинская обитель напоминала Свято-Покровский женский монастырь, основанный великой княгиней Александрой Петровной. Вернее, она была чем-то средним между двумя этими учреждениями.

Прежде всего великая княгиня купила одну из старинных московских усадеб на Большой Ордынке и открыла лазарет для раненых. Здесь проводились операции, располагались кабинет электролечения, отделение для чахоточных больных, аптека и амбулатория. В 1908 г. московский митрополит утвердил Устав обители, целью которой провозглашалось «трудом сестер обители милосердия и иными возможными способами помогать в духе чистого христианства больным и бедным и оказывать помощь и утешение страждущим и находящимся в горе и скорби».

Женщины, поступавшие в эту обитель, получали звание крестовых сестер, они давали обеты послушания и целомудрия, но не проходили монастырского пострига. В обители работали бесплатные курсы медсестер, библиотека; созданы приют для сирот, воскресная школа, столовая для бедных, в которой готовилось свыше 300 обедов ежедневно.

Елизавета Федоровна писала Николаю: «Другой вопрос, которого ты касаешься и который я, видимо, не очень хорошо разъяснила или же ты не совсем понял, это – что „сама собою правишь, не под влиянием священника“. Я хотела сказать, что священник не влиял на мое стремление жить той жизнью, которую я веду сейчас, потому что я говорила с ним тогда, когда уже все хорошо обдумала. Не могу поверить, что я сама, без всякого постороннего влияния, решилась на этот шаг, представляющийся многим невыносимо тяжелым крестом, который я возложила на себя и в котором я однажды раскаюсь, сброшу его или же сломаюсь. Но я возложила это на себя не как крест, а как некий путь, полный света, который Господь показал мне после смерти Сергея и который за многие и многие годы до этого начался в моей душе».

А вот какой увидела ее подросшая Мария Павловна, посетившая Елизавету Федоровну в обители: «Тетя очень изменилась за последние несколько лет. Хотя она жила в монастыре, ей теперь приходилось общаться с самыми разными людьми. Благодаря этому она стала шире смотреть на жизнь, стала мягче, человечнее. Ей не только пришлось столкнуться с явлениями, о которых она раньше ничего не знала, но и считаться с мнениями, которые резко отличались от ее собственных. Однако она всегда пребывала в легком замешательстве и так и не смогла обрести равновесие. Пытаясь построить свою жизнь по православным канонам и принять религиозный порядок, основанный на древнерусских устоях и традициях, по своему мышлению она оставалась иностранкой, и ее усилия часто казались наивными и несогласованными. Но вокруг нее образовалась такая дивная аура, что я, несмотря на все свое жизнелюбие, была очарована. В отличие от своей сестры-императрицы, моя тетя прекрасно понимала, что не имеет права отгораживаться от внешнего мира и заниматься лишь собственными делами. Она всегда принимала деятельное участие в благотворительности и во время войны расширила круг своей деятельности. Однако в глубине души она лелеяла мысль о полном отдалении от мирской суеты, даже от управления своим любимым монастырем. Она хотела вести жизнь отшельницы и втайне надеялась, что я займу ее место».

Благотворительная деятельность великой княгини продолжалась.