И вот первая часть поездки подошла к концу. Я уже так привыкала ехать, что мне казалось, будто я провела в поезде всю жизнь. И когда мы, наконец, достигли Байкала и вышли на его берег, тело мое продолжало жить в ритме дороги. Ногам моим все время чудился перестук колес, и самой мне казалось, что земля под ногами движется. Оказалось, что подобное происходит не только со мной. «Это так всегда бывает, – авторитетно заявила Ниночка, – организм привык компенсировать стук колес и покачивание пола, а теперь ему этого не хватает. Точно так же штормит моряков, только что сошедших на берег, хотя под ногами у них твердая земля, а не качающаяся палуба корабля.»

Ну а дальше… Дальше началось самое интересное. Причем не просто интересное, а захватывающе интересное. Там, на станции Таванхой, расположенной на берегу Байкала, прибывший поезд уже ожидали ямщики – вроде бы именно так называются эти суровые бородатые мужики с различными повозками, запряженными лошадьми. Те, что были предназначены для перевозки багажа назывались телегами (открытые) и фургонами (закрытые), а то, на чем возили пассажиров, Алексей Иванович (Тимохин), обошедший это изделие по кругу, назвал тарантасом – причем не в качестве оскорбления, ведь именно так и назывался этот полузакрытый экипаж для перевозки четырех пассажиров. Эдакий гужевой аналог междугороднего такси. Тарантасы, ломовые телеги и фургоны для потребностей пассажиров содержала железная дорога, подряжающая местных жителей работать ямщиками. Эх, прокатимся! Раньше-то я такое только в кино могла видеть.

Не успели пассажиры до конца выгрузиться из поезда, как ямщики стали наперебой предлагать нам свои услуги, расхваливая достоинства своих кляч и колесных экипажей. Было их тут с лихвой, так что те, котороые не найдут себе седоков, пойдут домой не солоно хлебавши, а удачливые заработают копеечку для своей семьи. А вот если бы транспорта было меньше, чем пассажиров – вот тогда бы, и к гадалке не ходи, началось бы самое веселое веселье, как в старые и добрые (для нас) времена советского дефицита. Тут же все совершенно по-другому – все есть и очень недорого, только плати. Тот же Алексей Иванович сказал, что это оттого, что две трети российского народонаселения живут натуральным хозяйством, прозябая в нищете, и неспособно вообще ничего покупать, даже самого необходимого. Но стоит хоть немного поднять их благосостояние, как эта благодать изобилия моментально закончится и начнется битва с дефицитом.

Итак, наш багаж – весь, что был – сложили в отдельный фургон, на котором, помимо ямщика, должны были ехать четыре вооруженных матроса из нашей охраны, а пассажиров рассадили по четырем тарантасам. Нас, «девочек», подсадили к довольно молодому ямщику; даже густая борода медного оттенка не могла скрыть того факта, что молодому человеку от силы лет двадцать пять-тридцать. Этот ямщик, носящий сказочное имя Михайло Потапович, с еле скрываемым любопытством и некоторой настороженностью всю дорогу посматривал на нас своими лазурно-голубыми глазами. Наверное, прежде ему еще не приходилось возить таких странных дамочек, которые то и дело обменивались между собой репликами – вроде бы и на русском языке, но все равно совершенно непонятными* простому человеку. А иногда эти сумасшедшие дамочки вдруг принимаются заливисто хохотать – и совершенно непонятно, над кем и по какому поводу. Бедняга так сильно задумался, что это было видно и без всякого миелофона, по пролегшей меж бровей глубокой складке.

Примечание авторов: *  К непонятным репликам пассажиров молодой человек наверняка привык, потому что господа и барыни, чтобы их не понимало всякое простонародное мужичье, между собой могли изъясняться и по-французски, и по-немецки и на мове просвещенных мореплавателей.