|
После того вечернего визита Николая и речи быть не могло о том, чтобы я вернулась жить во дворец Великого князя Александра Михайловича. Самодержцам не перечат. Естественно, что в обыкновение для нас с Николаем вошли и вечерние прогулки вдвоем по парку. Утром я садилась на пригородный поезд и ехала в Петербург по делам, а вечером возвращалась обратно. Всякий раз, как только за окном начинали сгущаться сумерки, я принималась ждать этого тихого стука в дверь. В ожидании я садилась перед зеркалом и расчесывала свои волосы. Странное дело – они как будто погустели за эти два с половиной месяца. Рыжина изрядно вымылась, и теперь волосы имели цвет тусклой меди. Мне больше не хотелось их подкрашивать. Я вдруг обнаружила, что натуральный их цвет – вовсе не «мышиный», как мне казалось ранее, а пепельно-русый. Теперь мне почему-то казалось, что этот цвет мне к лицу. А может быть, дело было в том, что и внутренне я тоже изменилась, и чтобы привлечь к себе хоть какое-то мужское внимание, мне больше не требовалось быть похожей на пожар.
Мы с Николаем как-то очень быстро и легко стали добрыми друзьями – нам было хорошо рядом друг с другом. Мой царственный спутник заметно преображался в моем обществе. Я видела в глазах его огонек жизни, свидетельствующий о том, что этот человек вновь испытывает интерес к происходящему вокруг. Я, конечно, умолчала о том, что обнаружила в себе сходство с его покойной женой. Он должен был признаться в этом сам… Но вечерами между нами всегда возникало нечто большее, чем дружба – нечто такое, что с трудом поддается определению… В тот самый первый вечер я вышла к нему в джинсах и легкой куртке-ветровке из моего собственного гардероба. Я вообще предпочитала носить свое и не собиралась ассимилировать под местных женщин. Мне категорически не нравились их чопорные и тяжелые одеяния с множеством юбок, с длинными рукавами и воротничками под горло. А уж прически! Это, на мой взгляд, был вообще какой-то кошмар. Из волос плели нечто совершенно чудовищное, и потом укладывали все это так, чтобы голова принимала какую-то невообразимую форму. Особенно портили эти прически молоденьких девушек – они казались значительно старше своих лет, и лишь в исключительно редких случаях прическа гармонировала с внешностью своей обладательницы. Ну, не знаю, как относились к этому другие из «наших», но на мой субъективный взгляд все это было именно так. Мне вообще их мода казалась в целом совершенно нелепой, но я, конечно, благоразумно держала эти соображения при себе. И при этом, если случай позволял, старалась одеваться исключительно в «наше» – ведь женская одежда двадцать первого века так удобна и красива, она призвана подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. Но все же многие из этой эпохи находят ее не совсем приличной, и это весьма прискорбно. Мне оставалось в этом смысле лишь надеяться, что под нашим влиянием взгляды на моду все же скоро изменятся в сторону простоты и удобства. Словом, когда я выпорхнула на крыльцо Александрийского дворца – в узких джинсиках, в курточке с капюшоном бледно-зеленого цвета, в белых кроссовках – Николай одарил меня таким взглядом, что я покраснела, будто девочка-подросток на первом свидании. В глазах императора явственно вспыхнуло то выражение, что, независимо от эпохи, всегда показывает влечение мужчины к женщине – и это невозможно скрыть никакими способами. Ну, может быть, это выражение было чуть более усиленным, потому что к чувствам Николая при виде красивой и стройной меня примешивалось еще и нечто такое стыдливое – о, штаны в обтяжку, всю попу обрисовывают! о, какой вырез на блузке! Ну да, вырез – это я раньше малость стеснялась своих «выдающихся достоинств», а теперь в некоторых случаях даже расстегиваю лишнюю пуговку – ну, разумеется, далеко не для каждого такая честь… В общем, я поняла, что заколдованный Темный Рыцарь вполне может избавиться от чар… Тут, наверное, лишь вопрос времени и моего сердечного участия. |
