19 мая 1904 года, утро. Санкт-Петербург, Варшавский вокзал

Борис Викторович Савинков, революционер, террорист, литератор.

Варшавский экспресс, в котором я путешествовал в вагоне первого класса, прибывал на вокзал ранним утром. Долой все предосторожности – благодаря содействию мистера Джона Доу, я теперь не русский подданный Борис Савинков, а состоятельный британец Гленн Форман, прибывший в Петербург по торговым делам. Ну, здравствуй, Питер, здравствуй, дорогой, ждут меня здесь вскорости великие дела… Такие великие, что у меня учащается пульс, когда я начинаю думать об этом. Последний раз подобное свершилось почти четверть века назад, когда народовольцы ликвидировали Александра Второго. Теперь мне предстояло повторить подвиг, который прежде совершили Рысаков и Гриневицкий.

Схожу с поезда и прогулочным легким шагом иду по перрону с одним легким саквояжем в руке. Там тугая пачка фунтов и аккредитивы на предъявителя. Это пока еще не тот миллион швейцарских франков, который мне обещали в качестве вознаграждения, а всего лишь оружие, необходимое в нашей борьбе. Обычно полиция не обращает внимания на одетых с иголочки состоятельных господ. В понимании городовых и филеров, революционер – это бедный, плохо одетый человек с голодными глазами. Они совсем не ждут, что бомбу в царя или его министра может бросить хорошо одетый и подстриженный по последней моде господин. Помимо конспирации и свободы перемещения, которые обеспечивает респектабельный внешний вид состоятельного господина, деньги в моем саквояже сами по себе являются оружием. Они отпирают прежде закрытые двери и помогают найти друзей там, где их отродясь не было.

Кроме того, респектабельный господин с британским паспортом вполне может зайти в оружейную лавку и закупить пистолет для самообороны от городской шпаны, которой в столице Российской империи предостаточно. Вплоть до самого современного браунинга образца 1903 года. Убойная, скажу я вам, вещь, способная вдребезги разнести любую мишень, к тому же красивая и приятно лежащая в руке. Хоть наш руководитель Евно Азеф, по поводу которого меня предупреждал мистер Джон Доу, считает, что мы должны действовать исключительно при помощи динамитных бомб, но я предпочитаю быть готовым к любым случаям. В конце концов, бомба может просто не сработать и при взрыве цель остается в живых – вот тогда стрелять в нее из надежного пистолета гораздо удобнее, чем колоть кинжалом. Человек, когда его режут живьем, визжит и дергается, и из него во все стороны брызжет кровь. Нет, уж лучше с некоторого расстояния из пистолета, а чтобы наверняка – головки мягких браунинговских пуль крест-накрест надрезаются острым ножом, чтобы те сами «тюльпанчиком» раскрылись в теле.

Итак, прохожу между колоннами дебаркадера и выхожу на Измайловский бульвар. На перроне полно явных видимых всем городовых и тайных полицейских шпиков, но на такого респектабельного меня не обращает внимания ни одна дрянь. Зато обращают внимание женщины облегченного поведения, но они мне сейчас неинтересны. Видя мое чуть брезгливое выражение лица, жрицы платной любви возвращаются на свои исходные позиции. Такой респектабельный господин, как я, никогда не будет снимать шлюх на вокзалах. Подруги по борьбе в этом смысле обходятся значительно дешевле и от них почти нет риска заразиться нехорошей болезнью, тем более что почти все они сами вешаются мне на шею. Этих подруг я меняю так часто, что все они стали для меня на одно лицо, и я почти не отличаю одну от другой. А может, это и к лучшему. Превратности революционной жизни велики, и поэтому меняются мои временные подруги достаточно часто. И хоть внутри нашего сообщества взаимоотношения достаточно интимные (в смысле, духовно-доверительные), я не хочу привязываться ни к одной из своих временных подруг. Ведь они – всего лишь хворост, которому предстоит сгореть в огне революции, а меня ждет великое будущее.

Выйдя на бульвар, оглядываюсь по сторонам.