— Никогда прежде корья не выходили на Ход! — удивленно вертел головой Шык, сидя напротив Луни у небольшого бездымного костерка.

Они скакали до полуночи, далеко уйдя от Злого Поворота, как нарек место засады корья Луня, и теперь остановились на ночлег, отъехав на всякий случай в сторонку от Хода и укрывшись в глубокой ложбине.

Сварили в котелке подстреленную Луней куропатку, половину съели, половину оставили на завтра, и теперь, отдыхая после тяжелого дня, говорили. Вернее, говорил в основном волхв, а Луня слушал, иногда спрашивая…

— Ары наложили на весь Ход в двух лунах пути от своих владений по обе стороны чары, и чары те не дают злому человеку, нелюдю и нежити выходить на Ход. Но, видать, опали, развеялись арские чары, или ослабли сильно… — не спеша объяснял волхв, попутно вырезая мз соснового корешка для Луни амулет Зевы — теперь, когда припас пропал вместе с раненым арпаком, странники могли надеятся только на охоту, и стало быть, не лишне было озаботиться покровительством звериной богини.

— А как же тогда корья до этого на путников нападали? — подбросив сухих веток в костерок, спросил Луня.

— Метали из кустов отравленные остроги, сеть набрасывали и уволакивали в сторону! Счастье наше, хвала Роду, что луки у корья не в чести, не любят они стреловой бой, не знаю уж, почему. А не то не сдобровать бы нам, Луня, посекли бы нас из луков, и все! — волхв выбрал из кучки куропачих косточек одну, короткую и узкую, вставил в готовый амулет, вроде как стрелой пробил его насквозь, и начал прилаживать кожаный шнур, чтобы можно было носить корешок на шее.

— Дяденька, а как же так — все говорят, что по Ходу всегда люди движуться, туда-сюда, обозно, конно, пеше, а мы сколько дней скачем, а никого еще не видали? — поинтересовался Луня.

— Так ты и сам мог бы догодаться! — благодушно улыбнулся Шык в сивые усы: — Сейчас пора страдная, не до торговых походов. Вот погоди, через полторы луны, когда урожай в странах Хода соберут, обмолотят, когда меду набортят, грибов насолят да ягод намочат, вот тогда и потянуться по Ходу обозы — из городища в городище, из страны в страну, людные и многочисленные, со стражей крепкой. Тут уж корья не до разбоя станет, уберуться поганцы в свои свайные хибары и до весны сидеть там будут, рыбой пробавляясь! Ну все, готов амулет, держи, охотник, да слово не забудь сказать, как учил, а то силы в нем не будет!

Луня принял из рук волхва пронзенный косточкой корешок на крепком ремешке, достал тряпицу, загодя измазанную в куропачей крови, потер амулет, приговаривая:

— Зева-самица, красна-девица, не гневись, не журись, от меня не воротись! Дай охоту легкую, птицу крупную, грудку жирную, мяско сладкое, мне на силу, тебе на радость!

— Ну и ладно! — кивнул волхв, когда Луня одел амулет на шею: — Давай спать, что ли… Дай-ка вон то бревнышко!

Луня подтащил к костру полствола молодой березы. Коптит береза, дух тяжелый дает, хотя и горит жарко, ну да в этих краях не до выбора, кроме березин ничего, годящегося в костер, тут не растет.

Шык топориком сделал на стволе глубокую зарубку в двух локтях от конца бревнышка, кивнул Луне:

— Как огонь до сих пор бревно сожрет, буди меня! — сунул березину в костер и завалился спать.

Луня отсел в сторонку от костра, что б, случись что, не маячить на виду у возможных недругов, положил на колени лук, приготовил стрелу и весь превратился в слух — в темноте слух главнее глаза, иной раз только по звуку и поймешь, что где происходит…

Но не только вслушивался Луня в сторожкую тишину ночного перелеска — в голове у парня бродили мысли, одна другой тревожнее.

«Уж больно много всякой напасти на нас свалилось! Не случайно это! И чего Шык молчит, ничего не говорит? Ведь и ежу, и мамке его яснее ясного ар мертвый, Гамаюн, арысь, нав, корья — и все против нас, не случай же, нарочно все это! Вона, и арские чары на Ходу ослабели, и вообще… А все это не иначе из-за того лиха, что арский волхв, Вед этот, учуял.