И живут, кроме того, в Черном лесу люди, и нежить лесная их не трогает, потому что люди эти Черному богу служат.

Зовут племя их поганое — беры, и многого о них я тебе не скажу, знаю только, что стоит в самой глубине леса капище Чернобога, горят там колдовские огни, а жертвенные камни кругом все в крови людской, звериной и конской, ибо беры своему властелину дань кровью приносят.

Есть у беров и луки и копья, про брони неведомо мне, потому что всегда носят беры черные плащи до земли, лица и тела скрывающие, и лишь глаза их через дырки видны, и горят те глаза в ночи ярче волчьих…

Нежить Черного леса из-под его сени не выходит, ибо силу свою тут же теряет, а с берами все не так: по ночам, а то и днем небольшими отрядами выступают они из леса, нападают на людей, а пуще того — на коней, которых ненавидят лютой ненавистью, и в бою пользуются чарами, чтобы человека запутать, закрутить, околдовать, и увести в лес, Чернобогу на заклание…

Луня слушал волхва, а у самого мороз так и драл кожу — экие страсти, да еще целую луну пути терпеть! Хорошо хоть, знает Шык повадки всей этой погани, авось отобьемся…

Утром следующего дня, когда путники уже собирались в дорогу, глазатый Луня увидал на лесистой равнине человека.

Человек, старик с клюкой, горбатый, косолапый, шагал по едва заметной тропке, которую вчера вечером ни Шык, ни Луня не заметили, причем вела тропка в аккурат к их стану.

— Что делать будем, дяденька? — спросил Луня у волхва, тревожно озираясь — после нава, после засады корья, а особенно — после рассказов о Черном лесе, Луня готов был, как пуганная ворона, шарахаться от каждого куста.

Шык внимательно всматривался в приближающегося старца, словно приценивался, потом кивнул Луне:

— Погодим маленько! Может, что путное скажет старичок. Только по одеже его никак не пойму я, какого он роду-племени…

Дедок, бородатый и с нечесанными патлами волос на голове, тем временем приближался. Одет он был и вправду странно — на голом теле — овчиный тулуп мехом наружу, порты, дыра на дыре, по бокам мохнатятся нитками, посох в руках — коряга лесная, на ногах — грязные лапти, да еще и перепутанные, правый — на левой ноге, а левый — на правой. При всем этом старик без шапки, а из котомки за спиной выглядывает мордочка живого длинноухого зайца.

— Здрав буде, добрый человек! — зычно крикнул Шык, беря за повод своего арпака. Конь вдруг заволновался, всхрапнул, переступая копытами и косясь выпученным глазом на гостя. Луня насторожился — кони всегда нечисть да нелюдь чуют!

Старик ничего не ответил на приветствие волхва, он просто шагал и шагал себе по тропинке, но Луня вдруг оторопел: углядел он чудного дедка у дальней рощи, что окутана утренней росной дымкой, а старичок за считанные миги уже возле них шагает! И идет не ходко, косолапит, корявится на ходу, того гляди, упадет, а добрых пять сотен шагов отмахал! Вот так дед!

Луня обеспокоено глянул на волхва — не уж-то он не заметил? но Шык стоял спокойно, чуть улыбаясь, словно и не произошло ничего. А может, вправду лихой дед отвел ему глаза?

Луня не успел ничего сказать, как старичок уже шагнул к ним, шагнул и остановился, глядя куда-то мимо. «Зраки какие чудные…», — подумал Луня, заметив под седыми кустистыми бровями старика зеленые искорки, как у молодой шалавной девки. Подумал, — и обездвижел, ровно уснул, стоя, с открытыми глазами. Звуки летнего утра потонули в каком-то звенящем шуме, словно вода где-то через перекат перетекала, перед глазами все подернулось сизой дымкой, и мысли в голове ворочались, как бревна в реке во время сплава, неуклюжие и скользкие: «День же, Яр высоко уже, в дорогу пора… Чегой-то я стою-то… Шыка не видать… Дед, зараза, зачаровал, не иначе… Муха летит вон, медленно-то как, даже видно, как крыльями машет…»

— Оу-оу-оу-оу! — донеслись до слуха Луни протяжные, басовитые звуки.