— Как это нет дома? — не удержалась от восклицания Анна-Лаура. — Ведь он болен!

Гвардеец гулко расхохотался:

— Болен? Для больного он что-то слишком резво собрался, когда за ним пришли.

Анна-Лаура встревожилась не на шутку. Она тут же вообразила худшее.

— А вы не могли бы сказать, кто именно за ним пришел? — Она ждала, что услышит в ответ «местные революционеры», и нервничала, ожидая, пока гвардеец раскурит трубку. — Прошу вас, скажите мне, кто за ним пришел?

Вместо ответа гвардеец наградил ее насмешливым взглядом и выдохнул струю дыма:

— Не стоит так волноваться, гражданка! Он всего лишь перешел на другую сторону улицы. За ним пришел человек, находящийся в услужении у… Э, постойте-ка, вон он возвращается!

И действительно. Анна-Лаура, вышедшая из экипажа, заметила фигуру в черном, пересекающую по диагонали улицу Турнон. Напудренный парик герцога прикрывала старого фасона треуголка, и он размахивал тростью, явно радуясь чему-то. Он заметил молодую женщину и поспешил к ней.

— Наконец-то вы вернулись, моя дорогая девочка! Благодарение богу! Я так о вас беспокоился!

— Мой дорогой герцог, наверное, только вы один и волновались. Жосс нисколько не тревожился и…

— Ну-ка, ну-ка, — вмешался гвардеец. — Все эти ваши герцоги, маркизы и все такое прочее, такого лучше на улице не говорить. Зайдите-ка вы в дом.

Герцог Нивернейский улыбнулся. Улыбка разительно молодила его. В семьдесят шесть лет у него было отменное здоровье. Его красивое лицо — в семье Манчини красота передавалась из поколения в поколение — с тонкими чертами и высоким лбом пощадили годы. А перенесенные страдания смягчили высокомерное выражение.

— Септим, мой друг, вы как всегда правы! Идемте, дорогая моя!

И по-дружески взяв под руку молодую женщину, герцог повел Анну-Лауру к подъезду особняка. Маркиза с удивлением обнаружила, что герцог занимает теперь только несколько комнат. На пороге их встретил слуга, ровесник герцога, и взял у хозяина шляпу, перчатки и трость.

— Что вы сделали с остальными комнатами? — обратилась к герцогу молодая женщина, давно не бывавшая на улице Турнон.

— Они закрыты, дитя мое! Из осторожности я уволил большую часть слуг. У меня остались только старый Колен и его жена, которая мне готовит. Надо идти в ногу со временем, а ведь вы знаете, что я старый либерал…

— Но как же ваша коллекция?

— Закрытые двери защищают некоторую ее часть, картины, например. Что же до остального… — герцог понизил голос. — Большая часть коллекции находится в другом месте. Но садитесь же, моя дорогая, и расскажите, чему я обязан счастьем видеть вас?

— А разве мой супруг не предупредил вас о моем приезде? Он должен был побывать у вас этим утром, справиться о вашем здоровье и сообщить о том, что я заеду вас навестить. Маркиз говорил, что вы очень больны.

— Я не впервые замечаю за нашим дорогим маркизом склонность к преувеличению, хотя он и не уроженец юга. Да, в Тюильри меня и в самом деле немного помяли в тот страшный день, но я принял ванну и хорошо выспался, и все прошло. И этим утром ваш муж не заезжал ко мне. В противном случае я бы не вышел из дома или распорядился бы, чтобы вас попросили подождать. Я навещал моего соседа и друга. Он умирает. Я вам рассказывал об адмирале Джоне Поль-Джонсе?

— Американском герое, славно сражавшемся за свое отечество во время войны за независимость, а потом служившем верой и правдой Франции? Я знаю, что король дал ему корабль и титул шевалье.