|
Ты, вот говоришь, что никогда меня не полюбишь, а уже полюбил. Да, да - боишься себе в этом признаться, но, ведь, весь мир вне меня, стал для тебя пустым. Ведь вся прошлая твоя жизнь без Любви, к ужасу твоему, кажется тленным, пустым мгновеньем - а, ведь, так оно и есть! Ты жил в иллюзиях, ты делал что-то ненужное затем лишь, чтобы не завыть от пустоты! Но есть только Любовь - и я Любовь твоя нашла Меня. И еще я не боюсь твоих слов, потому что вижу, что ты, даже если очень захочешь, не сможешь изгнать из своего сердца меня. Ты, Любимый мой, безмерно слабее меня, потому что не прошел чрез то, что прошла я, и о чем не расскажу я тебе, потому что рассказывать об этом бесконечно долго! Ты сам себя обманываешь, говоря, что не хочешь меня больше видеть...
- Не смей меня преследовать! Не смей мне говорить свои колдовские речи, убийца! - выкрикивал Саша, отступая в рассеченный бесконечными вспышками и громами, шумящий проход между телегами. Вэлра, усмехаясь, поднялась вместе с синим пламенем под черную завесу, стала растекаться по ней, говоря: - Беги, беги, если хочешь. Знай только одно: еще до вечера, окруженные пустотою, ты взмолишься. Ты позовешь меня - единственную твою любовь. И я приду! Знай, что я приду и эта, третья ночь, будет нашей! А Саша, вновь обливаемый дождем, кричал: - Ты... Ты... Поклянись мне, что больше не причинишь вреда никому! - Ты сам, не замечая того, давишь стольких жучков, когда идешь к своей цели по лесной тропинке. Как же ты можешь требовать, чтобы я никогда и никому вреда не причиняла? - усмехнулась Вэлра. - Чтобы ты никогда не причиняла вреда близким мне людям! - У тебя только один близкий человек - я. - Чтобы никогда не причиняла вреда тем людям с которыми я общаюсь! Поклянись, поклянись ты... ты... - Саша захрипел, закашлялся. Вэлра махнула рукой: - Хорошо - больше не буду им причинять вреда, но ты все равно, завтра будешь моим. Все равно - третья ночь будет нашей. "Никогда, никогда, никогда..." - твердил про себя Саша, убегая по истекающему дождем парку. Теперь он бежал по асфальтированным дорожкам, и, через какое-то время, вырвался к "рыбьему хребту". Пошатываясь, и все еще твердя: "Никогда, никогда...", подбежал к тому месту, где стоял он в последний раз с Женей, и обнаружил, что земля там выжжена, на земле лежит несколько крупных, бесформенных углей, а больше ничего нет. Дальнейшего Саша уже не помнил. Кажется он бежал куда-то по темным болотам, а потом, над самым ухом раздался голос "сонного": - Ведь сказано было - никуда не отлучаться. Придется отсчитываться, где был... * * * Очнувшись, Саша обнаружил, что лежит на своей кровати; и что, за сокрытым простынею балконом уже светит день. И слышались оттуда голоса старушек: - Вот прямо здесь и разбилась. Говорят молодая, красивая. - То-то, что это дело непонятное. Здесь целая банда орудует. - Она то тут и лежала... И Саше стало тошно от этих голосов и до боли сжалась в нем мысль: "Зачем они говорят о той кого не знаю? Зачем говорят о том, чего не знают, и о том, что забудется? О том, что их не касается?.. В чем смысл этого бесконечного трепа?!" И тут, откуда-то с края улицы, раздались пьяные голоса: - Эй ехо!.. Эй, ты, я ж с тобою иду-у-уу! - А ты то... А ты посмотри-ка. - и дикий, грубый, мужицкий хохот. И опять чего-то закричали они - пошлое, несчастное, придавленное. И еще тошнее тогда стало Саше: "Кто они - эти жалкие создания? Как они Люди дошли до такого ничтожного состояния, что их голоса стали такими ничтожными, бессмысленными? Да и в чем смысл их существования? Зачем они убивают свою жизнь, зачем в пустоте топят минуты? Зачем? Зачем? Что за круговерть их обхватила? Ведь они в пустоте - они живут эту жизнь, только затем, чтобы как-то прожить эти минуты, судорожно стараясь заполнить их хоть чем-то. |
