Илькавар не верил этим слухам. Если бы он, Илькавар, сделался вдруг королем, то ни за что не покидал бы дворца. Вершил бы дела, сидя на золотом троне, на мягкой подушке. Подписывал бы смертные приговоры, заверял бы указы королевской печатью, а все остальное время ел бы, пил, отдыхал с наложницами – и не забивал бы себе голову заботами глупых горожан, которые все равно никогда не будут довольны, как для них ни старайся.

Надеяться в этом мире можно только на себя. Эту нехитрую истину Илькавар усвоил еще в детстве и давным-давно смирился с ней. Она не мешала ему сохранять жизнерадостность и добрые отношения с людьми.

Он углубился в воровской квартал ровно настолько, чтобы понять: отныне его жизнь подвергается опасности. До ближайших стражников уже не докричаться, и если кто-то из здешних обитателей вздумает напасть на гуляку-прохожего, никто не придет чужаку на помощь. Все будут просто стоять и смотреть, радуясь новому развлечению.

Большинство домов здесь выглядело, как ни странно, вполне прилично: побелка свежая, окна затянуты бычьим пузырем, крыши черепичные или соломенные, но без гнилья. Наверное, все это было сделано в угоду королю, чтобы он не слишком лютовал, требуя перемен.

Зато люди на улицах представляли собой полную противоположность аккуратным строениям. Здесь бродили оборванцы всех видов и пристрастий. Кто-то был одет в подражание разбойникам Зингары – с платками на головах, с серьгами в ушах, в широченных шароварах; другие одевались в лохмотья и прямо на глазах у соседей привязывали к совершенно здоровым рукам и ногам куски гнилого мяса – это были профессиональные попрошайки. Продажные женщины выставляли напоказ свои прелести. Оборванные дети шныряли по мостовой, пробуя свои силы в качестве уличных воришек. Если взрослые ловили их на краже, то тут же жестоко били: вор должен овладевать своими навыками с раннего детства, иначе он погибнет, а боль, как известно, лучший учитель.

Сперва на Илькавара не обращали никакого внимания. «Наверное, у меня на лице написано, что я – убийца, – подумал Илькавар не без гордости. – Странно, как меняет человека совершенное преступление… которого он, впрочем, не совершал. Но если здесь я буду считать себя убийцей, то моя убежденность передастся другим… Или нет».

Он оборвал свои мысли, потому что заметил, как за ним крадучись идет человек в темной одежде. Единственным ярким пятном во внешности этого соглядатая была большая серьга в виде полумесяца, качавшаяся в его левом ухе. «Не могу же я сказать ему: бойся меня, я убил человека! – смятенно мелькнуло у Илькавара. – Тем более, что я никого не убивал… кажется».

Теперь он уже не был так в этом уверен, поскольку большой кусок минувшей ночи напрочь стерся из его памяти.

Неожиданно Илькавар остановился. Волна жара бросилась ему в лицо, он сразу покраснел: впереди, как ему почудилось, он разглядел знакомого нищего.

Илькавар побежал, торопясь поскорее нагнать его. Молодой человек абсолютно не представлял себе, как заговорит со стариком, как заставит его отвечать на вопросы. Захочет ли нищий помогать ему? Не предпочтет ли предоставить событиям развиваться своим чередом, наблюдая издалека, как погибает потомок его врага?

Все это не важно. Главное сейчас – догнать нищего и убедиться в том, что он существует на самом деле. Он, его пророчества и проклятия. А там… там Илькавар найдет способ вытрясти из старика всю правду. Лишь бы настичь его, лишь бы схватить…

Не разбирая пути, Илькавар бежал по улицам. Лохмотья то мелькали впереди, то исчезали за поворотом. Илькавар больше не заботился о последствиях своей неосторожности. Он перепрыгивал через лужи нечистот, нырял в переулки, дважды перебирался через заборы и один раз напрочь снес веревку, на которой сушились портки и тряпки неопределенного назначения, явно постиранные хозяйкой близлежащего дома.