— Эди вернулась? — спрашивает он.

— Нет, еще нет, — отвечает Беверли.

— Где она?

— У нее что-то в школе после уроков — репетиция хора.

— Так долго?

— Нет, не так долго. Вероятно, к кому-то зашла. Скоро придет.

— Но ты не знаешь, где она?

— В точности — нет. В чем дело? Почему ты так сердишься?

— Я не сержусь.

Когда она вернется, от нее он ничего не узнает. Ничего. Влетит в квартиру, промчится через кухню к шкафу в передней, сбросит пальто, сядет обедать, сгорбится, уставится в тарелку или по обязанности уставится на него, и он ничего о ней не узнает, ничего. От возмущения сердце его громко стучит. Однажды Беверли сказала ему: «Лицо у Эди размалевано, но ты бы посмотрел на ее шею — не помню, когда и мыла. Просто ужас — что мне делать?»

Что им всем делать?

Мать расспрашивает, как прошел его день. Много ли работы? Устал?

Он рассеянно отвечает, прислушиваясь, не вернулась ли Эди. Но когда она вернется, он ничего от нее не узнает. Мать переходит на другую тему — жалуется на одну из его теток, — и он уже не поспевает за ней. Думает об Эди, потом думает о жене. Потом замечает, что думает об одной из своих пациенток, Конни Альтман. Сегодня утром она расплакалась у него в кабинете.

— Мне необходимо что-нибудь, чтобы я могла спать по ночам. Всю ночь лежу и думаю. А утром не могу вспомнить, о чем думала. У меня так расстроены нервы, сердцебиение; не можете выписать мне чего-нибудь посильней, чтоб я смогла уснуть? Все проходит…

Это приводит его в недоумение.

— Проходит — что вы хотите этим сказать?

— Ни в чем нет никакого смысла. Я не вижу его. Все мы проходим, люди нашего возраста, и в нас все проходит, вытекает… мне придется доживать жизнь в этом теле…

Она была красавицей, эта крошечная женщина с детскими ручонками и ножками. Но в последние годы в лице ее появилась жесткость.

— Мне необходимо что-нибудь, чтоб я могла спать. Пожалуйста! Я знаю, что в соседней комнате он не спит, он тоже не может уснуть, это сводит меня с ума! Я предпочитаю, чтоб он не ночевал дома. Все равно, с кем бы он ни был.

Только б не под одной крышей, только б не лежал рядом без сна, как я… Мне необходимо что-нибудь, чтоб заснуть, пожалуйста. Я не в силах выносить все эти бдения, все эти мысли.

Комната его дочери. Суббота, после полудня. На несколько часов дом опустел, и он может заходить в нем куда угодно — это его дом, и все комнаты тоже его, принадлежат ему.

Комната Эди вся завалена одеждой, учебниками, туфлями, хламом. Два-три ящика комода выдвинуты. На комоде — настоящий кавардак. В зеркале появилось отражение Лоуренса, и он с удивлением принялся разглядывать себя — это действительно он, доктор Прайор? Он разочарован. Даже слегка взволнован. Отражение в захватанном зеркале мало похоже на образ, что живет в его представлении; оно не похоже даже на того человека с недавних снимков. Он глядит не отрываясь, в полном замешательстве. Отчего у него такая мятая рубашка — только сегодня надел; отчего такое болезненное, изборожденное морщинами лицо, отчего руки кажутся какими-то лишними и висят по бокам как плети? На миг он усомнился, действительно ли тот человек в зеркале — доктор Прайор? Усомнился в необходимости существовать дальше в этом теле, пробуждаться каждое утро навстречу этому лицу и телу из всего несметного множества человеческих существ. Не иллюзия ли само существование, размышляет он. Улыбается. Вместе с ним, словно издеваясь над ним, улыбается в зеркале тот мужчина с болезненным лицом.