Рядом с ним молодая женщина, нашептывая что-то, склонилась над ребенком. Бледное угловатое лицо, озаренное любовью, отсветами детского личика или же узкой полоской света, медленно переползавшей от Лоуренса к ней. Для мужчины подарок — увидеть женщину в такой миг.

Он подумывал, не улыбнуться ли ей. Но нет, это может быть превратно истолковано — не такой это город, где люди свободно улыбаются друг другу.

В кабинет вошел Херб Альтман, прошел вперед, слегка склонив голову вниз. Уже лыс, хотя ему только сорок пять. Тело грузное, самоуверенное, одет всегда крикливо — сегодня на нем был ярко-желтый галстук, который так и плясал перед глазами Лоуренса.

Обменялись рукопожатием.

— Ну как вы?

— Неважно. Не могу спать. Совсем не сплю, вы же знаете, — сказал Альтман.

Он сел и принялся рассказывать. В голосе слышались нетерпение, настойчивость. Говоря, он так мотал головой, что тряслись щеки. Жена Альтмана, Конни, — подруга жены Лоуренса. Лоуренсу казалось, что все женщины их круга — близкие подруги; они как бы переходят одна в другую. Мужья тоже как бы переходят. Многие из них ведут одновременно несколько жизней, но все эти их жизни протекают как бы совместно. Живут в одном измерении, но объявляются также и в других: под вечер в городе или же в пригороде, вниз по реке. Их роскошные дома, и автомобили, и яхты не могли вместить их целиком. Слишком много энергии. Нетерпеливые, звонкие, настойчивые слова. Пока Альтман сердито говорил о бессоннице, потом перескочил на претензии жены, потом — любовницы, Лоуренс в глубине своего воображения вновь увидел жену — сон, привидевшийся ему наяву, — она, свободная и счастливая, шла по тротуару этого громоздкого города.

Какая тайна заключена в ней, в этой женщине, с которой он так давно живет? У них есть ребенок, дочь. И знакомы они вот уже двадцать лет. И все же, увидев ее подобным образом, Лоуренс был поражен тайной ее отдельности, ее существа…

— Найму агента следить за ней, — разгневанно прошептал Альтман.

— За женой?

— За Эви. Эвелин. Двадцать пять лет, совсем ребенок, делится со мной своими планами, говорит, о чем мечтает. Хочет в будущем году выйти за меня замуж!

На темном циферблате часов Лоуренса светились зеленовато-белые цифры. Светиться они должны были в темноте, но светились и на свету тоже.

— Хорошо, — сказал Альтман, заметив, что Лоуренс поглядел на часы, — я только отнимаю у вас время. Ладно. Послушайте мне сердце, мои продымленные легкие, простучите спину, посмотрим, какой бывает отзвук, когда внутри не остается ничего живого, — я больной человек, мы оба это знаем. Вот, пожалуйста.

В конце концов Лоуренс поступил как всегда: продлил Альтману рецепт на барбитураты. Продлять можно было до шести раз, и через несколько недель Альтман заявится к нему опять.

У двери Альтман остановился с драматическим видом. На груди у него вздулась белая рубашка.

— Чего они так вцепились в меня? — сказал он. — В чем дело, Ларри? Отчего они вечно преследуют меня?

Я не сплю по ночам. Составлю в голове вояж, а встану и ничего не могу припомнить — я не сплю, но я не помню, о чем я думаю… Отчего они вечно преследуют меня, эти женщины? Что они со мной творят?

Лоуренс жил с женой и дочерью в нескольких кварталах от озера в побеленном кирпичном доме. Дом светился в сумеречном воздухе. Казался призрачным, невесомым, словно стоял на дне озера, скрывшего его несовершенства. Здесь Лоуренс мог спать крепко, как ему никогда не удавалось в родительском доме, в Филадельфии, агрессивном, подавлявшем своими размерами. Довольно с него той жизни! Даже память о той жизни он вычеркнул.

Позади него, в городе, остались его пациенты и горестные воспоминания о пациентах.