Спустя несколько дней веселый рассвет воспламенил золотую блестку — точно там, где и прежде. Блестка эта слепила глаза: похоже было, что солнце бьет прямо в стекло. Стало быть, постройка, если только она существует, уж во всяком случае не сарай, тем более заброшенный, где годами плесневеет залежалое сено. Нет! Коли это нечто возведено руками смертных, то, скорее всего, там домик в горах: возможно, долгое время он пустовал и разрушался, а нынешней весной его чудесным образом подновили и застеклили оконные рамы.

И вот однажды снова, но уже в полдень, в той же самой стороне, над затуманенными верхушками растущего на террасах леса, появилось обширное светящееся пятно, как если бы солнце отразилось в воздетом над головою серебряном круглом щите: подобный отблеск, как подсказывал опыт, могла отбрасывать только крыша, недавно крытая гонтом . Тут уж я окончательно уверился в том, что далекая хижина в волшебной стране с недавних пор сделалась обитаема.

Отныне изо дня в день, захваченный своим открытием, всякую минуту, свободную от чтения «Сна в летнюю ночь» и всего того, что я мог найти о Титании , я устремлял тоскующий взор к холмам, но тщетно. То целое войско теней, сопровождаемое королевской стражей, размеренно-важной поступью шествовало по склонам; то, обращенное в бегство разгорающейся зарей, оно бросалось врассыпную от востока на запад, словно повторялись давние битвы Люцифера с архангелом Михаилом ; в другое же время горы, не потревоженные отсветами этих призрачных сражений на небесах, окутывала дымка, не благоприятствующая волшебным зрелищам. Огорчение мое росло — и еще более оттого, что вскоре я был вынужден проводить время взаперти у себя в комнате, а ее окна выходили на другую сторону.

Но вот одним сентябрьским утром, когда, почувствовав себя лучше, я сидел на веранде, предаваясь размышлениям, а мимо дома как раз проходили гурьбой, точь-в-точь стадо овечек, сбившихся вместе, фермерские ребятишки с корзинками для орехов, и я услышал, как они говорили: «Славный денек сегодня!» (на самом же деле день был из числа тех, которые, как ведомо их отцам, предвещают ненастье), — да, именно тогда, когда я, сделавшись болезненно чувствительным после перенесенного недомогания, не мог смотреть без отвращения на высаженный моими же руками китайский плющ , который, взобравшись, к моему удовольствию, по угловому столбу веранды, усеялся поначалу белоснежными звездочками, а теперь, стоило лишь слегка отодвинуть листья, видно было, как во всех распустившихся бутонах кишат мелкие прожорливые черви, неотличимые по цвету от лепестков, что словно бы обрекало непорочную белизну на вечное проклятие, причем личинки их таились, вне сомнения, в тех самых луковичках, что я высаживал весной, полный надежд; в таком-то вот состоянии беспричинного раздражения, свойственного выздоравливающим, сидел я на веранде — и, случайно подняв глаза, увидел вдруг на горе огненно-золотое окно, сверкавшее, будто резвящийся над водой дельфин. Там феи, снова мелькнуло у меня в голове: королева фей растворяет волшебное окно, а может быть, там беззаботная девушка, она живет в горах; взглянуть на нее — и я исцелюсь, и я избавлюсь от своего уныния. Довольно, челн пустился вдаль — эгей, душа, возвеселись! Отчаливаем в царство фей — пусть радуга укажет путь, скорей, скорее в царство фей!

Как попасть в царство фей, что за дорога туда ведет, я не знал — и спросить было не у кого: даже некий Эдмунд Спенсер , который побывал там, как он сам писал мне об этом, мог сказать только, что тому, кто захотел очутиться в стране фей, достаточно туда отправиться — и отправиться с верой. Я определил, в каком направлении следует двигаться к горе, где обитают феи, и в первое же ясное утро, едва позволили силы, вскочил в свой челн — кожаный, с высокой лукой — отдал швартовы и отплыл вдаль — путешественник, вольный, будто осенний лист. Занималась заря, и, устремившись на запад, я разбрасывал семена утра перед собой.