Скоро я сбил себе ноги и устал, но до цели своего путешествия все еще не добрался, а шел теперь вдоль скалистого перевала, ведущего вниз, к густым зарослям. Извилистая дорога, полузаросшая кустиками черники, сворачивала в этом месте за ближние утесы. Меж зазубренных выступов виднелась расселина; сквозь нее круто взбиралась наверх тропинка — к самой вершине горы, защищенной с севера своей более высокой соседкой, и там покатый склон образовывал над темнеющим обрывом небольшую площадку; именно здесь, среди причудливых обломков, покоящихся как спящее стадо, вилась почти нехоженная тропинка — прямо к приземистой сероватой хижине, прикрытой сверху, будто монахиня капюшоном, остроконечной крышей.

Один скат крыши заметно пострадал от непогоды; ближе к мшистому водосточному желобу он мягко зеленел, словно бархатный: вне всякого сомнения, монашествующие улитки основали там свои замшелые аббатства. Другой скат недавно покрыли гонтом. На северной стороне дома, где не было ни окон, ни дверей, некрашеная обивка зеленела так же, как стволы сосен с северной, поросшей лишайниками стороны или как днища заштилевших японских джонок. Низ дома, как и соседние валуны, окаймляли полоски ярко-зеленого дерна, ибо даже песчаник в стране фей — дикий песчаник, на котором воздвигают очаг, — все равно сохраняет свою плодоносную силу, как если бы он по-прежнему находился под открытым небом; оказавшись же теперь в основании хижины, именно он и питал собой эти полоски дерна. Это так, если верить Оберону  — признанному авторитету по части волшебного. Но и без Оберона бесспорно одно: даже в обыденном мире почва близ фермерских домов, как и почва вокруг камней на пастбищах, пускай невозделанная, всегда гораздо тучнее, нежели земля поодаль, — такое нежное, живительное тепло исходит от простого камня.

Ярче всего дерн зеленел, однако, у входа, где нижний брус и особенно дверной порог за долгий век вросли глубоко в землю.

Ни изгороди, ни забора. Кругом — папоротники, папоротники; дальше — леса, леса и леса; а за ними — бесконечные горы, и надо всем этим — необъятное небо. Небесный выгон, где среди горных вершин пасется луна. Ничего, кроме природы: дом и тот — часть природы, а рядом с ним — невысокая поленница березовых дров, сложенных на открытом воздухе для просушки, и между серебристо-светлыми поленьями, словно сквозь ограждение забытой могилы, пробились вверх побеги дикой малины, своенравно заявляя о своих правах.

Узкая дорожка, почти что овечья тропка, вела по полегшим папоротникам. Наконец-то я в стране фей, здесь живет Уна со своим агнцем . Вот ее скромное обиталище — паланкин, помещенный на вершине; он приютился между двумя мирами и не принадлежит ни одному из них.

Отправляясь из дома, на случай жары я надел легкую желтую шляпу из плетеного линя: эта шляпа и белые парусиновые брюки были реликвиями моих плаваний в тропиках. Увязая в податливой гуще папоротников, я споткнулся, и колени мои окрасились зеленью цвета морской волны.

Помедлив у порога — вернее, у того места, где раньше был порог, — я увидел сквозь открытую дверь одинокую девушку, которая шила у окна. Бледная девушка склонилась над шитьем у засиженного мухами окна, над заклеенными верхними стеклами вьются осы. Я заговорил с ней. Она слегка вздрогнула, как вздрогнула бы приносимая в жертву юная таитянка, внезапно заметившая в просветах меж пальм фигуру капитана Кука . Быстро успокоившись, она предложила мне войти, передником обмахнула для меня табуретку и тихонько опустилась на свое место. Я поблагодарил и сел, но какое-то время тоже не находил слов. Так вот он, сказочный дом на горе! Вот она, королева фей у своего зачарованного окна…

Я подошел к окну. Внизу, в глубине вытянутого, узкого перевала, будто в нацеленном телескопе, виднелся далекий, подернутый дымкой лазурный мир.