— Но почему?

— Среди убитых гризли один был слишком мал, он не в счет.

— Но зато другой был огромный!

— Не имеет значения. Медведь — это медведь!

— Согласен! Медведь есть медведь! Малыш тоже был медведем. Я принес четыре шкуры.

— Это решаю я, а не ты. Поэтому молчи!

Слова, которые произнес в ответ на это Олд Шурхэнд, произвели на вождя капоте-юта даже большее впечатление, чем шкуры. Вот эти слова, сказанные ледяным тоном, и каждое через паузу:

— Ты ошибаешься, если думаешь, что Олд Шурхэнд — тот, кому требуется разрешение, когда он хочет говорить. Я говорю тогда, когда хочу, и делаю то, что хочу. И не тебе мне приказывать.

— Не мне? Но ты мой пленник!

— Нет!

— Ты смел только потому, что с тобой твои ружье и нож!

— Хау!

— И еще потому, что я позволил тебе их иметь! Однако придется тебе напомнить: ты у нас в руках. И сейчас я прикажу связать тебя.

— Ты этого не сделаешь!

— Кто сможет мне помешать?

— Я! Я сделал то, чего ты от меня требовал, и теперь свободен.

— Еще нет! Маленький медведь не в счет! И если я его засчитаю, то только по цене твоей жизни!

— И свободы!

— Нет! Спрашиваю тебя снова: хочешь остаться с нами и взять себе скво из наших девушек, когда мы вернемся к остальным людям нашего племени?

— Нет!

— Ты остаешься пленником!

— Меня удивляет, что ты говоришь со мной в таком тоне. Неужели ты думаешь, что тот, кто один спустился в Куй-Эрант-Яу и принес оттуда шкуры четырех медведей, может испугаться краснокожих?

— Я докажу тебе, что может.

— Хотелось бы знать, как именно ты собираешься это сделать. Мы договаривались об обмене моей жизни на четыре медвежьих шкуры — это правда, но я просил о моем освобождении.

— Говори яснее, чтобы мои уши понимали твои слова.

— Хорошо, я буду говорить яснее. Я предлагаю вам выбор: иметь Олд Шурхэнда другом или врагом. Решай.

— Мы не боимся твоей вражды!

— Подожди, давай рассудим здраво. Свою жизнь я уже выкупил и свободу тоже получу, как только захочу. Я говорю совершенно серьезно — имей это в виду! Итак, если ты отпустишь меня, я стану другом твоего племени, но если будешь настаивать на своем, то очень скоро раскаешься в этом!

— Я не отпускаю тебя, и это мой ответ! Не надейся на свои ружье и нож. Это не волшебное ружье Олд Шеттерхэнда, которое беспрерывно стреляет без промаха и с которым ничего не могут сделать ни пятьдесят, ни даже сто воинов!

— Значит, ты все-таки веришь в то, что это ружье превосходит все ваши?

— Верю и все мои воины тоже.

— Ты видел его когда-нибудь в деле?

— Нет.

— А хочешь видеть?

— Почему бы и нет?

— Ах, ты не против! Очень хорошо, так знай: сейчас дуло этого ружья направлено на тебя и твоих воинов.

— Уфф! Что ты хочешь этим сказать? Откуда ты знаешь, куда направлено сейчас дуло волшебного ружья?

— Олд Шеттерхэнд хочет, чтобы я был свободен.

— Он сам тебе это сказал?

— Да. Он и Виннету знают, что вы взяли меня хитростью, и просят о моем освобождении.

— Я понял: ты слегка рехнулся и теперь бредишь!

— Я вполне в здравом рассудке и говорю о том, что есть на самом деле. Поверни голову налево!

Мы не договаривались заранее с Олд Шурхэндом о том, как именно он должен действовать и что говорить, и уж тем более о каком-либо условном сигнале, полагаясь прежде всего на собственную интуицию и находчивость, но эти его последние слова прозвучали для меня именно как сигнал.