Долина размышлял, откуда им начать обзор. Наверно, Петро не водил девушку и в Лавру, раз сообщил, что «сунул на выставку ювелирных изделий», значит, отсюда и надо плясать.

— Взгляните сюда, — показал он пальцем на церковь Спаса-на-Берестове. — Видите?

— Вижу, — тихо ответила Люся. — «Трикотаж и галантерея».

Хоть Сашко и пытался удержаться — не смог.

— Вот так музейные реликвии, — хохотал Долина. — Брюки да подтяжки.

А Люся снова вспыхнула, и на этот раз в ее глазах и вправду заблестели слезы. Она уже сама сообразила — за галантерейным магазином возносились золотые кресты пяти куполов — и была готова провалиться сквозь землю, но перед этим хоть как-то уязвить своего недоброго гида.

— Вы оба очень злые, — тихо сказала она. — Вот пускай только Петро приедет в село… — добавила совсем наивно. — Я кончила не культпросветучилище, а кулинарную школу. И ничего не знаю ни про памятники, ни про театры. Хотя спектакли очень люблю. Очень-очень, — она даже зажмурилась. — А вам и вправду не мешало бы поинтересоваться этими самыми «реликвиями». Все пуговицы были бы на месте… Опрятность — первый признак культуры.

Сашко поглядел на Люсю, как смотрит большой ласковый пес на обозленного щенка, и улыбнулся примирительно:

— Я не хотел вас обидеть, Люся. Вы одна…

— Да, я лучше пойду одна.

Она повернулась и пошла вдоль высокой стены к Крещатику. Сашко почувствовал себя по-настоящему виноватым. И ощутил неожиданный прилив симпатии к этой девушке, которая честно призналась в своей необразованности. Ему не хотелось так расстаться с нею, и он поспешил вслед.

— Люся, от всей души прошу прощения. И вам так не убежать. Я не брошу вас, ведь Петро меня убьет, — скрыл он за шуткой волнение, которое ни с того ни с сего охватило его. Сашку стало жаль милую и доверчивую девушку. — И не такой уж я лиходей, как вам показалось. А в одиночку вы и впрямь можете заблудиться в Киеве. Или пристанет кто. Знаете, у нас тут есть такие проходимцы, — припугнул он.

Люся остановилась. Ее бунт погас.

— Если вам и вправду не хочется со мной гулять или некогда, так вернемся. Вы делайте, что вам нужно, а я посижу возле вашего дома.

— Ну что вы, — окончательно обезоруженный Люсиным смирением, великодушно возразил Сашко. — Мне приятно быть вашим гидом. Так куда же мы направим свои стопы? — задумался он. Золотые ворота, София, древние фрески — ему казалось, все это не слишком заинтересует Люсю. Может, позднее. Когда она будет для этого подготовлена. А сейчас… куда же повести ее сейчас? — Люся, вы цветы любите? Хотите пойти на выставку цветов?

— Хочу, — моргнув длинными ресницами, согласилась Люся.

И он повел ее на Владимирскую горку, где на газонах в горшках и ящиках белели, желтели, пылали выращенные совместными усилиями природы и людей цветы. Тут были фантастические сочетания тонов, неожиданные композиции, все это радовало глаз, омывало душу. Люся приседала на корточки возле цветов, беспрестанно ойкала, наивно и восторженно. А Сашко иронически-великодушно обводил все это руками, словно принадлежащее ему лично. Он свободно и весело острил, сочинял экспромты на кактус, который недавно нюхали одни только верблюды, на тыквы, которые недавно девчата подносили парням; он высмеивал язык цветов, принятый в любви. Правда, это были не совсем экспромты. Давненько, в бытность свою студентами, они ходили с девушками по такой же выставке и состязались в стихотворстве, в остроумии. Но ведь Люся не могла этого знать, а он тоже, в сущности, не повторялся — разве могут повториться настроение и надежды?

Вообще с девушками, да и не только с девушками, а и просто с незнакомыми людьми он чувствовал себя стесненно, часто не попадал в тон, понимал это и болезненно переживал.