— Ты поешь, выпей! Не жди мужиков, <style name="Arial0pt0">мы успеем, а ты с дороги! — подвигал Михалыч тарелки с едой, бутылки и стаканы, но Федя не спешил, отодвигал спиртное, отвык от него за годы в зоне и внимательно присматривался, прислушивался к людям вокруг. Их было много, все чужие. И Федька, потерянно сжавшись, сидел у окна. А за ним шел первый снег.

…Тоня первой увидела такси, остановившееся напротив дома Андрея Михайловича. Из машины вышел человек, взял небольшой чемоданчик с заднего сиденья и вошел во двор.

Баба знала, что сосед ждет сына и пошла предупредить старика, но Федор опередил. Он вошел мигом, прикрыл за собою двери и, увидев отца, улыбнулся вымученно, сказал хрипло:

— Вот и я вернулся! Здравствуй, отец! — сделал шаг навстречу старику, обнял его.

— Сынок! Какое счастье! Ты дома! Мы вместе, — смеялся и плакал человек, одуревший от счастья.

Федор долго стоял посередине прихожей, будто разом забыл, что нужно делать дальше.

— Разденься, входи в свой дом. Уж не обессудь, не управился с ремонтом к твоему возвращенью, все недосуг, руки не лежали ни к чему. Валилась из них работа. А когда сказал, что возвращаешься, решился порадовать тебя. Но не успел управиться. Зато как спешили! Мужики до ночи вкалывали, ан едино рук не хватило. Ты ж не обидишься, не осудишь? Ить для тебя старался! — оправдывался отец.

— О чем говоришь! Выходит, в самое время вернулся. Включусь, помогу, где-то пригожусь.

— Ты отдохни. Ведь ни с санатория приехал. Я так ждал тебя.

— Отдохнуть? Не-ет отец! Я так скучал по тебе, по дому, — оглядывал каждый угол, словно заново знакомился. В глазах то радость, то печаль вспыхивали. Вот он подошел к портрету матери. Долго стоял перед ним, будто молча разговаривал с покойной. По вискам человека бежали капли пота…

Тонька уже накрывала на стол. Ничего мудрящего здесь не было. Никто не знал, что Федор приедет именно сегодня. Но все получилось отменно. Мужчины выпили за возвращенье Федора в дом. Пожелали ему удачи, здоровья и светлой судьбы в будущем. Человек, слушая их, молча кивал головою. Он отвык от такого внимания, старался остаться незаметным и ни с кем не вступал в разговор.

Тонька лишь подавала на стол. А когда люди поели и вышли с кухни, пошли продолжать работу, баба быстро убрала со стола и поспешила уйти, чтоб отец с сыном могли пообщаться наедине.

Уже вечером, возвращаясь с работы вместе с Колькой, приметила Федора возле дома. Он сидел под опавшим кленом ссутулившись. От чего-то дрожали плечи человека. Тонька не решилась подойти, поняла по-своему, что вернувшись домой, Федор столкнется с памятью, а в ней, как в жизни, не все случается гладким. Что- то больно отзовется. В такие минуты лучше не мешать.

Когда вернулся домой Василий Петрович, Колька уже спал. Антонина, справившись по дому, ждала деда, разогрела ему ужин. Дед устал до изнеможения и есть отказался. Присел у окна перекурить, а тут Тонька с вопросами пристала:

— Дедунь, а за что Федора судили?

— За дурь! — оборвал резко.

— Что он утворил? — не отставала баба.

— Убил!

— Кого? — невольно ахнула Тонька.

— Гада уложил. Може и верно утворил, но не стоило грех на душу брать. Едино горю не подмог, только срок получил агромадный. Да родителей несчастными поделал, — отмахнулся Василий Петрович и добавил тихо:

— Хоть на ево месте многие так утворили бы. А потому, не я судья ему. Но Федя за свое сполна отмучился. Не пощадила судьба. Единое счастье, что живым к отцу возвернулся. Мать его так и не увидела сына вольным. Не шутейное это дело десяток годов отбыть в зоне.

— Какой-то он чудной, как стебанутый. Я ему чистое белье, рубаху подала, чтоб с дороги, помывшись, переоделся из тюремного, а он не стал, отказался.