— Дурковатая! Я только чинить стану, а материалы по-твоему ничего не стоют?

— Ну не заходись. Ладно, уломал, подмогу, но после того все равно соглашусь в уборщицы, копейка в доме не лишняя, — вздохнула баба.

— Не пущу! Не хватай ртом и жопой. Неровен час, сорвешься, пупок развяжется. Бери, что по силам. Вот вырастет Колька, пойдет в школу, я тебя с детсада вовсе заберу. На хозяйстве останешься. От него проку больше. С молока и яиц в неделю получаем больше, чем ты на своей работе. Оно лучше было б, если б Колька в доме рос. Слышь, что он с твово садика принес вчера? Воротился домой и спрашивает:

— Дед! А чего ты без бабки спишь? Давай тебе нашу воспитательницу приведу! У ней сиськи по подушке, а жопа с твой сундук! У ней нету мужика! Пускай она вместо бабки станет. И вы с мамкой брехаться перестанете навовсе.

— Зачем мне чужая баба? Да еще молодая, вся в соку! — рассмеялся я. А Колька ответил:

— А я не пущу в дом старуху. Зачем нам развалюха? Ты с молодой подольше проживешь. Я хочу, чтоб мы весело жили. Хочешь, завтра ее уговорю? Она согласится.

— Откуда взял, что уломаешь?

— Она сама говорила другой тетке, что тяжко ей жить без мужика. Ну хоть какой-нибудь нашелся б. А ты у нас совсем хороший. За тобой тетки бегом поскачут, только выбирай. Может, и я заодно оженюсь, — расхохотался дед и добавил:

— Признался мне Колюнька, что ему в саду аж целых три девки глянулись. Только вот одна из них еще ссытся в постель, другая палец из носа не вытаскивает и все, что оттуда достает, отдает нашему. Добрая девка, ничего не скажешь, — усмехался Василий.

— А чего вы с бабкой разбежались? — спросила Тонька, присев рядом. Заглянула в глаза деду.

— Разве она сама не просказала?

— Даже спрашивать не дозволяла. Грозилась за любопытство розгой высечь.

— Вона как? Свою жопу в небитых берегла, а вот душу сплошь изгадила. Шалашовка, а не баба, дурная, безмозглая овца. Едино ты когда-нибудь узнала б правду про все. И об ней, и про меня! — погрустнел старик.

— Я и мамку спрашивала про это…

— Что ж она просказала? — насторожился дед.

— Ничего. Заплакала. Попросила не донимать больше никого.

— То-то правды боятся, лохмоногие мартышки. Про себя не хотят признаться. Сбрехать, покуда я живой, не решились. А что, как прознаю и башки на задницу сверну обоим.

— А что они утворили, дед?

— Опосля скажу. Нынче и так мы с тобой засиделись. Гля, уже полночь. Завтра вставать надо рано. Давай спать ложиться.

— Завтра расскажешь?

— Как получится. Тут одним вечером не кончишь. Долгая эта история, на всю судьбу. В ей всего до зарезу хватило. Была бы баба поумней, глядишь, и жизнь не стала б такой горбатой и холодной. От того и говорят, что ботинки лишь на зиму купляют, а и то примеряют, бабу и вовсе серьезно выбирать надо, потому как она должна стать единой на целую жизнь. Так в мое время считали, нынче над тем хохочут молодые мужики. Им и по тридцать нету, а поглянь, уже по две, три, иные по четыре бабы сменили и ничего.

— Оно и бабы такие! Вон я в городе совсем недавно, а уж столько понавиделась. Иная мамашка приходит за ребенком всякую неделю с новым хахалем. То на одной, то на другой машине ее привозят. Вся в золоте. И откуда у ней столько денег. Хотя с виду глянуть не на что. Ну, немытая овца! А мужиков меняет чуть не каждый день!

— Нашла чему дивиться! Энтих дешевок во всюду полно. Жируют они, а и живут мало, потому как все об них ноги вытирают. Краше век одной бедовать, — говорил старик хмуро. И Тонька верила ему.

— Дед! Ну ты сам чего бабу себе не завел? Ведь сколько лет один маешься! Хоть бы в хозяйки приглядел какую-нибудь!

— С меня одной тебя по горло хватает.