|
Они враз картоху копать стали. А мы со Степой в избе остались вдвух. Бабка к фельдшеру, мамка, сам знаешь, на работу пошла. Мы разговорились, и Степушка пожалел меня, сначала поцеловал. Он мне сразу понравился. Весь красивый, не то что наши замухрышки деревенские. Ну, а когда я с ним в постели оказалась, поняла, что еще девка. И Степа мой удивился, мол, какой же мужик у тебя был, что не справился с твоей невинностью? Мне ответить было нечего. Так вот до вечера с ним пробыла. Поняла, каким мужик должен быть и чего Шурке не хватало. А вечером вернулись мать с бабкой. Степа уже рассчитался за картоху, хорошо заплатил. Его солдаты постарались. Сено на чердак перенесли, все дрова попилили и перекололи, сложили в сарай, под стреху, даже навоз на поле вынесли. Короче, помогли во всем по слову Степушки. Мы все ими довольные остались. И они целую машину картохи увезли. Ну и нам много осталось. Начали мы прибираться в доме. Радуемся, что с огородом хорошо управились, а я чую, тошнит меня. Поняла, что неспроста. Так оно и оказалось. Но не враз своим призналась, не хотела дите губить, для себя родить вздумала. Очень понравился мне Степушка, захотела память об нем заиметь.
— Как же мамка с бабкой на то глянули? — Грызли всякий день. Заставляли аборт сделать; Я заупрямилась. Ну, пока родила мальчонку, свет опаскудел. Дома зашпыняли навовсе. А деревенские в говне вконец изваляли. Все поняли, что пузо не от Шурки. Времени много прошло, как он меня прогнал. Ну и давай славить на всю округу: вроде хуже чем я в свете нет. Особо бывшая свекровка старалась. Потаскухой, шлюхой, блядью называла. Всех деревенских на меня натравила. Проходу не стало. С дома неможно было выйти. Все как озверели, — заплакала баба. — А ты Степана не искала? — Зачем? Он женатый, двоих детей имеет. Я о том сразу знала, сам не стал скрывать. Да и к чему навязываться. Он меня не брал силой. Появился звездочкой в судьбе, на многое глаза открыл. А то бы до смерти вековала в дурах, виня себя неведомо за что. Нынче радуюсь, что живу мамкой, не впустую свет копчу. — Выходит, к Саньке отгорела? — Об чем ты? Глянь, Коленька, вылитый Степа. Его портрет. Я когда впервой вывела его во двор, бабы с зависти зашлись. У них детва корявая. А мой, как с телевизора взятый. — Беспортошная безотцовщина! — хохотнул дед. — И неправда! Все у Коли есть. Одет и обут не хуже других. А и что ждало в деревне, после того как Шурка выгнал? Замуж никто не взял бы, так и дожила б одна до смерти. Разве неправду говорю? — Чего теперь ревешь? Есть у тебя Колька. Сама еще молодая. Встретишь еще человека по себе, устроишь судьбу и мальца вырастишь. Я чем могу, подмогну, не кину и не прогоню. Живи спокойно. — Не нужны мужики. Я ребенка хотела и заимела. Назло всем, себе на радость. — А и верно сделала. В кажной жизни свой толк нужен. Как гвоздь, какой все держит. Без дитенка баба что пустыня без воды, снег без тепла. Жила иль нет, какой прок от бездетной? Опять же и Шурка! Разве он мужик? Срам единый! Ему со стыда в деревне средь люду жить неможно. Не только не мужик, а и не человек. Таких, как вшей, огнем выжигать нужно. Не он, а ты его должна была опорочить вместе со всей родней. Жаль, что не сама от него ушла, а еще два года мучилась. Лучше вовсе не иметь мужика, чем вот такой под боком заваляется. — Мамка другое сказывала, что хоть и плохонький мужик, а все ж в доме хозяин и для бабы ширма. Какая она ни на есть, никто блядью не ославит. — А чего сама мужика с дому прогнала? — Сказывала, что пил он крепко и дрался с ней всякий день, вот и не стало терпенья. Но я отца совсем не помню. Он ушел от нас, когда еще ходить не научилась. Отец, как только покинул, вскоре с деревни уехал насовсем. И никогда не приезжал. Никто не знал, куда подевался. Да и живой ли он теперь? Мамка его не искала. |
