Продумав на обратном пути организацию потоков движения жителей и войск через Москву и сверив свои впечатления с большой картой у него на столе, он, еще раз досконально продумав порядок «Великого Исхода», известил об отходе армии Ростопчина.

В письме на его имя Барклай извещал графа Федора:

«1 сентября 1812 года. Под Москвой. Армии выступают сего числа ночью двумя колоннами, из коих одна пойдет через Калужскую заставу и выйдет на Рязанскую дорогу, по коей будет следовать, а другая колонна пойдет через Смоленскую заставу и выйдет на Владимирскую, отколь должна повернуть на Рязанскую дорогу, которою будет продолжать свой марш.

…Прощу вас приказать принять все нужные меры для сохранения спокойствия и тишины, расставляя по всем улицам полицейские команды.

Для армии же необходимо иметь сколь можно больше число проводников, которым все большие и проселочные дороги были б известны…»

Однако Ростопчин-отец уже услал из Москвы полицейских офицеров. И охрану порядка, а также организацию маршрута войск через Москву от Дорогомиловской заставы до выхода на Рязанскую дорогу осуществлял Санглен со своей военной полицией.

Немалая заслуга в организации прохода армии через большой, густо населенный, мало знакомый солдатам город, к тому же забитый десятками тысяч беженцев, огромными обозами и тысячами повозок, принадлежала и самому Барклаю.

Левенштерн так вспоминал об этом: «Дисциплина, введенная в армии генералом Барклаем, соблюдалась столь строго, что по улицам Москвы не бродило ни одного солдата, несмотря на то что мы находились всего в двух верстах от города.

На следующее утро, 2 сентября, все узнали, что армия быстро оставляет Москву.

Генерал Барклай лично следил за всем. Он пробыл в седле 18 часов, не сходя с лошади, и разъезжал по улицам Москвы, наблюдая, как мимо него проходили батальоны, артиллерия, парки и экипажи. Для наблюдения за порядком он разослал своих адъютантов в разные части города.

Благодаря этим мерам войска… выступили из города в величайшем порядке…

В 9 часов вечера из Москвы выступил наш последний отряд…»

По-иному оценивал организацию перехода армии через Москву сам Барклай.

«Отступление, — признавался он, — совершилось не в величайшем порядке. Я утешаюсь мыслию, что, если бы я не употребил в сей день чрезмерных усилий, с пожертвованием самим собою и несмотря на свою болезнь, повсюду бы не присутствовал, армия с трудом вышла бы из Москвы.

Войска не имели проводников, никого не было из квартирмейстерских офицеров, и те, коих обязанность была исправлять дороги, мосты и наблюдать за порядком оных, часто сами заграждали пути».

В «черный понедельник» — 2 сентября — уходили последние москвичи, а «Великий Исход» начался уже 28 августа. Как только на окраинах Москвы появились первые тысячи телег, бричек, дормезов, заполненные окровавленными, стонущими, потерявшими сознание и уже близкими к смерти ранеными, которых везли вот уже более ста верст из-под Бородина, до тех пор на что-то надеявшиеся москвичи дрогнули.

Первыми, еще загодя, бежали помещики свои, подмосковные, с бесконечными обозами и ближней дворней.

Те, что поотчаянней, уверовав в «прелестные листы» графа Ростопчина, в коих звал он всех православных стать на защиту первопрестольной, собрались с топорами, ружьями, пиками и встали на западе Москвы с восходом солнца, но, прождав «народного вождя» до темноты, так ни с чем и разошлись, ибо «вождь» не явился. А когда тронулась в ретирадный поход армия, вместе с ней ушли почти поголовно все москвичи: из 257 тысяч человек ушло 250!

Уход четверти миллиона детей и женщин, стариков и старух, мужчин, непригодных к службе, напоминал гигантское древнее кочевье, двигавшееся на телегах, бричках, верхом на лошадях и даже на быках и коровах.