– Много лет я провел возле Гилгала. Много лет слышал Его голос... Ты, кажется, не поладил с Ним, гость мой бар-Тадай?

Почему-то я не удивился вопросу.

– Не поладил, многоуважаемый Элохи-пастырь. Что поделать? Я шел к Ахве, к Богу Единому...

– А нашел гневливого племенного божка, который обещал преумножить твоих жен и твои стада?

И вновь я не удивился. Наверное, не мне первому пришлось возвращаться ни с чем.

– Я из далекой земли, многоуважаемый Элохи-пастырь, из другого... Номоса...

Слово, неведомое в этих краях, тут же показалось чужим, лишним. Но тот, кто сидел у огня, кажется, понял. Или это мне только почудилось?

– Из другого... мира. Там знание о Едином – великая тайна. Здесь, на Востоке, в Азии, о Нем знает почти каждый, но что толку? Его святилище – всего лишь алтарь бога здешних пастухов.

Сказал – и тут же пожалел. Но не обиделся Элохи-пастырь. Задумался.

– Ты видел разные... миры, гость мой Дамед бар-Тадай. Поэтому для тебя Он – Бог всех миров. Пастухи в Ездралеоне даже не знают, что есть иные земли за этими холмами. Значит, для них Он тоже – Единый.

Вздрогнул я, свои же мысли вспомнив. Неглуп, видать, Элохи-пастырь!

– Значит, ты пришел, куда нужно, гость мой бар-Тадай. И зря ты обиделся на Него! Ведь чего желают люди? Все того же – много овец, много жен, много добра... Он предложил тебе то, что нужно всем.

Тихо шелестел ночной ветер. Тихо горел огонь. Тихо звучали слова Элохи-пастыря.

– Но если ты хочешь иного, почему бы тебе не сказать Ему? Ведь ты для этого и пришел.

Развел я руками, ближе к огню подсел. Поздно об этом. Я не услышал Его, Он – меня...

– Ты знаешь, многоуважаемый Элохи-пастырь, о хабирру, что ныне живут в земле Кеми?

И вновь задумался тот, кто сидел у костра. Задумался – кивнул.

– Слыхал. Хабирру – часть нашего народа. Во времена гиксосов Иосиф, правнук праотца Абрагама, увел свое племя в страну Черной Земли. Он был очень гордым, Иосиф бар-Иакоб, думал, что избран Им, и что народ его тоже избран. Хабирру – гордецы, жестоковыйные люди, собирающие там, где не сеяли, не верящие пророкам... но, говорят, и вправду, избранные для великого дела.

– Почему? – поразился я. – Если они эти... жестоковыйные?

Ровно горел огонь, тихо светили звезды над нами. Никто не спешил – ни я, ни он.

– Жестоковыйные? – усмехнулся Элохи-пастырь. – Видишь ли, Дамед бар-Тадай, мой гость, в этих краях верят, что люди созданы Им по Его образу и подобию. Только люди сами определяют свою судьбу. А значит, приказывать им нет смысла и пугать тоже бесполезно, они подчинятся лишь телом, не душой. Нужно убедить, и не всех – каждого. Так отчего же не начать с самых упорных? Остальные сами придут к Нему...

Я так и не понял, шутит ли он, Элохи-пастух, Элохи-пастырь. Жестоковыйные хабирру страждут в кемийском рабстве. Я, единственный, кто способен сокрушить Великий Дом Кеми, должен вывести их оттуда, спасти...

Или нет?

– Ночь долгая, – согласился тот, кто сидел у огня. – Рад буду услышать твою сказку, о Дамед бар-Тадай, мой гость.

Странное дело, вновь почудилось мне, что шутит Элохи-пастырь. Но не зло, по-доброму. Словно забрел к его костру маленький мальчишка из далекого Аргоса, которому страшно в ночной пустыне.

– А сказка такая... Жил некий владыка жестокий, любящий собирать там, где не сеял. Много покорил он стран, много взял городов. И возгордился он в сердце своем, сказав: «Пойду я в царство на Великой Реке, и огнем его сожгу, и пленю его людей, и наступлю на выю стране этой.