– Дев, – сказан я тупо. – Как мне в этом разобраться? Я предоставляю это вам. Раз вы способны все это произнести и не сломать себе зубы. Но все-таки это не...

Без малейшего колебания он промолвил:

– Сто двадцать девять тысяч семьсот девяносто два.

Он говорил быстро, но как-то механически – словно заработала невидимая машина.

– Подвергните меня еще одному испытанию, если необходимо, – сказал он. – Но не предлагайте более чем шестизначные числа.

– Давайте подвергнем.

Я выудил ручку и записную книжку и приготовился записывать.

– Сколько будет четыре тысячи восемьсот девяносто девять на восемьдесят две тысячи семьсот восемьдесят шесть? Быстро, быстро!

Он посмотрел куда-то выше моей головы. И смотрел секунду, не больше. Потому что едва отзвучало это второе мое «быстро», как я уже получил ответ. Я записал его вместе с цифрами, которые назвал ему, и начал их яростно перемножать, но после того, как запутался, решил, что сделаю это позже, на досуге.

– Ну что же, это достаточно близко. Очень интересно. Но давайте вернемся к нашей первоначальной теме. На чем мы остановились? Ах да, ваш прибор! Тут мне вот что непонятно: если вы изобрели что-то столь замечательное, как то, что вы мне описали, почему тогда крупные нефтяные компании не стучат вам в дверь и одновременно не бьют друг друга дубинками по головам прямо у вас на глазах?

– Вы хотите сказать: если я так умен, то почему не богат? Ну если вы соорудите мышеловку, то желающих избавиться от мышей надо еще убедить, что ваша мышеловка – самая лучшая. Только тогда они заплатят столько, сколько она стоит. Или, если выразить это иначе, сколько я стою. В последнее время я как раз занимался этой проблемой, и у меня есть основания надеяться, что я разбогатею через несколько месяцев. Я буду богаче, чем Гальбенкян, и это будет только начало.

– Кто такой Гальбенкян?

– Он уже умер. Его звали Мистер Пять Процентов, потому что он получал пять процентов за разработку недр от огромного количества скважин, и эти пять процентов от многих скважин складывались во много-много миллионов долларов и фунтов и песо для Гальбенкяна. Он пришел мне на ум, потому что пять процентов – это моя такса за нахождение месторождений и указание мест, пригодных для бурения.

– Но вы ведь ничего не получаете, если скважина оказывается пустой?

– Пустых скважин не будет.

– Я сомневаюсь, что Дэн Кори и еще некоторые люди, о которых я недавно слышал, согласились бы с этим утверждением.

Кажется, это замечание его не задело. Или, вернее, задело, но не рассердило.

– Да, с Кэри, – сказал он, – вышло неважно. К сожалению. Но я тогда все еще разрабатывал свой холаселектор, совершенствовал его и объяснялся с людьми, которые теряли деньги из-за того, что бурили там, где, как я в то время считал, они должны были бурить. Понимаете? Они участвовали в эксперименте.

Он подался вперед, пронзив меня своими темно-синими глазами.

– Я с них не брал денег, только небольшой процент от их «рабочего вклада».

– А как насчет Джиппи? У вас с ним была заключена какая-то сделка?

– Верно, – кивнул он. – Но сначала о Дэне Кори. Единственная проблема, которая у меня с ним возникла, это то, что я в то время считал свой инструмент совершенным, но потом выяснил, что требуется доработка. Это было до того, как я убедился, что существует разница между пресной и соленой водой.