|
— Все люди здесь приветливы и любезны и в большинстве своем очень красивы. Не только девушки. Знаешь, кому они обязаны этим? Я живу здесь уже шесть лет и интересуюсь историей Парагвая. Своей внешностью и характером они обязаны одному человеку по имени Доминго Мартинес Ирала, первому губернатору Асунсьона. Тот решил в 1540 году, — вот как давно это было, — что каждый испанец обязан иметь собственный гарем, число красавиц гуарани могло достигать пятидесяти человек. Гуарани — так называли себя аборигены. Когда губернатор позволил это, это было, конечно, вне законов католицизма, но принесло ему чрезвычайную популярность. — Могу себе представить, — сказал Томас, но лицо его не выражало ничего. — Мужчины-гуарани ничего не имели против этого распоряжения. Из-за постоянных боевых конфликтов с инками их становилось все меньше и меньше, а тех, кто выживал, было слишком мало по сравнению с количеством женщин. И они искренне радовались тому, что испанцы отчасти помогут им в решении проблемы продолжения рода. — Понимаю, — сказал Томас. — И, как видишь, смешение между местным населением и иммигрантами создало самобытную расу — парагвайцев. Красивые люди с ясными лицами, черными волосами и дружелюбностью. Каждый крестьянин приветливо встречает тебя. Ну да, а девушки… — У тебя есть девушка? — Есть одна, да. У меня их было уже очень много, — сказал Пауль. Он и доктор Келлер рассмеялись. Предместья оставались позади, пейзаж преобразился: свежезеленый, широко распахнутый на многие, многие километры, совсем не равнинный. Казалось, что они отъехали от Асунсьона очень, очень далеко. Даже земля была сочна и волниста, а вдали, в дымке солнечного дня Томас увидел далеко простирающуюся гряду холмов. На лугах щипал траву скот. Вот они уже ехали через аккуратно подстриженные поля сахарного тростника и мениска. — Когда я приехал сюда, — сказал Пауль, — джунгли тянулись аж до Национальштрассе. Они безбожно выкорчевывают их, но несмотря ни на что, страна все еще представляет собой джунгли. Они не трогают здесь лишь деревья лапахо. — Лапахо — это такие большие розовые и лиловые гроздья цветов? — спросил Томас. Доктор Келлер, не отрываясь, смотрел на мальчика. — Да, — сказал Пауль, — эти большие, как ты их называешь, гроздья цветов, и есть деревья лапахо. Деревья! В период с августа по декабрь с них опадают листья, и их цветы светятся. Но, несмотря на всю их красоту, их не пощадят. — Почему же? — Владельцы ждут, пока они достигнут полного роста, потом их срубят. Древесина приносит много денег… — Черт подери! — сказал доктор Келлер. — Все это смотрится, как на блестящей почтовой открытке. У твоих родителей всегда был хороший вкус. И прежде всего у твоей мамы. Как велико озеро? — Сорок два квадратных километра, господин доктор Келлер, — сказал Пауль. — И только несколько метров в глубину. Илистое дно. Никаких водорослей, никакой рыбы, никакого рыболовства. Можно купаться, заниматься парусным спортом, кататься на водных лыжах или просто валяться на песке, ничего не делая. Он завернул влево. — Центральное место здесь называется Сан-Бернардино. Господин и госпожа Хансен живут немного в стороне. — Они уже ехали по улицам с маленькими гостиницами и пансионатами, множеством клубов и великолепных вилл в стиле французской ривьеры. — Сан-Бернардино был основан в 1881 году немецкими переселенцами. Почти каждый в этой местности еще говорит по-немецки… Клубы и виллы остались позади. Заново покрытая гудроном улица опять вела за город, который здесь был покрыт лесом, в основном деревьями лапахо с их огромним количеством розовых и лиловых соцветий. Пауль притормозил и в течение минуты ехал вдоль белой стены, потом снова повернул налево. |
