Буслаев тем временем наладился кол в уступ забивать. Наклонил его к стене, чтоб не выворотило, загнал на три четверти и ну – веревку вязать. «Ага, – думаю, – спускаться будет.»

Сбросил он веревку вниз, подергал – не оборвется ли. Веревка хорошая, крепкая, да и кол он вколотил на добрую сажень. Не должно, вроде, подвести.

– Слушай внимательно, – говорит. – Там, посреди спуска – пещера. Сейчас я потихоньку сползать начну, а ты здесь сиди. Если тихо будет, значит все отлично и я потом тебя позову. Ну, а если, не дай бог, закричу, тут уж лезь наверх и беги пошибче. Но! – Буслаев поднял вверх указательный палец. – Я просто уверен, УВЕРЕН! – что ничего подобного не произойдет. Понял?

Я кивнул.

– Это недолго, минут десять от силы.

Я опять кивнул. Буслаев странно посмотрел на меня и с шумом вздохнул:

– Ну, давай лапу.

Он пожал мне руку, ухватился за веревку и подошел к самому краю обрыва. Я заметил, что он трижды сплюнул через плечо. «Это еще зачем?» – думаю.

Как только он исчез из виду, я снова вверх поглядел, но не успел я и всмотреться повнимательнее, послышался низкий тревожный звук. Гул – не гул, вой – не вой… И сразу же за ним дикий крик Буслаева. Я и не знаю, что нужно делать с человеком, чтобы он так кричал.

Я глядь, а веревка вместе с колом вниз полетела. Не знаю, уж какая пружина меня подбросила, но по стене я карабкался, ровно муха по стеклу. Вой сразу же смолк, я отчетливо услышал как что-то шмякнулось оземь и вслед за тем стон Буслаева: тихий такой, жалобный. Я застыл, вцепившись пальцами в неровности подъема.

Взобрался я к этому моменту метров на пятнадцать, не меньше. Верхний край стены оставался таким же далеким; я покосился вниз и обомлел: уступ был прямо подо мной, ногой можно дотянуться. Куда ж я лез все это время?

Помню, руки-ноги у меня сами собой разжались и обмякли, и я брякнулся на уступ, благо невысоко, носом прямо в дырку от кола. Дрожь меня бьет-колотит, и поделать ничего не могу. А внизу стонет Буслаев.

Тут меня следующая веселая мысль посещает. Веревка улетела вниз вместе с колом, это я видел совершенно ясно. А дырка в земле осталась маленькая, круглая и ровная – в аккурат нос мой только и влазит. Если кол вырвало, то почему не сковырнуло приличный ком земли? Забит-то он был с наклоном от обрыва, не меньше чем на метр в почву вогнан! Здесь же – дырочка и ничего более. Выходит, кол просто выдернули, хотя как это можно сделать? «А что? – думаю. – Высовывается из стены рука, сильная такая рука, волосатая, хватается за кол, выдергивает и исчезает в стене.»

Вы пробовали когда-нибудь вырвать забитый в землю кол? И не пробуйте. Все равно, что пытаться выпить Лену-реку.

Тут внизу опять стонет Буслаев.

Не знаю уж, о чем я потом думал, что делал? Очнулся внизу, рядом со стонущим Буслаевым. Тот жив, но без сознания, левая нога нелепо вывернута, как и не его. И воспоминание мимолетное: черный, тянущей затхлостью зев пещеры. На миг, на секунду. Но осмысливать некогда – хлопаю по щекам Буслаева.

Пришел в себя он на удивление быстро. «Нога!» – шепчет. «Сломана?» – ужасаюсь. Сломать ногу черти-где, в глуши… Я ж его не дотащу! «Кажется, вывихнута. Ну-ка дерни!» Хватаю за ступню, рву на себя, что-то противно хрустит, Буслаев орет как… как… словом, громко и жутко орет, но нога у него, гляжу, уже вроде бы как своя.