Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.

— Разве вы не находите его неотразимым?

Граф Литта промолчал.

Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.

Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.

— Хозяева расстарались, — заметила великолепно наряженная дама.

— Результат налицо, — согласилась ее подруга.

— Званый обед стоил пятьдесят цехинов.

— Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.

— Плюс десять цехинов на цветочные украшения.

Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.

— Чтобы подарить такой каждой гостье, — сказала она, — потребовалось тридцать пять цехинов.

Хозяева дома — граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, — с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.

Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.

Марция выглянула в окно, выходившее в сад, освещенный венецианскими фонариками. По саду гуляли гости. Вот под венецианским фонариком показалась высокая внушительная фигура Фортунато Сиртори. Необыкновенно представительный в своем элегантном черном камзоле с белыми кружевами, он стоял, прислонившись к старому искривленному кусту глицинии, и смотрел вверх, на распахнутые окна палаццо.

Марция знала, Фортунато принял приглашение ее родителей не для того, чтобы влиться в хоровод глупых и тщеславных попрыгунчиков. Он пришел, потому что надеялся еще раз повидать ее. Он все еще любил ее отчаянно и самозабвенно. В этот момент он не мог ее видеть, ведь в ее окне не было света.

— Фортунато, — окликнула его Марция.

Придворный лекарь мгновенно узнал ее голос.

— Марция, я тебя не вижу, — сказал он, приближаясь, насколько возможно, к тому месту, откуда раздавался голос.

— Видеть больше нечего.

— Как ты, девочка моя?

— Хорошо. Но мне жаль тебя.

— Я люблю тебя по-прежнему, ты это знаешь?

— Знаю.