Зависнув над креслом, муза Нинель брезгливо осмотрела стол, рюмку со следами губной помады на ободке, поморщилась и оглядела Лютикова.

— Развлекался?

Лютиков вздохнул.

— Я как дура в редакциях за него цапаюсь, — сказала муза Нинель в пространство, — с апостолами договариваюсь об академическом издании, а он тут куклу крашеную притащил и коньяк с ней хлыщет. Ну, говори, наверное, ведь не только коньяк пили? Было, Лютиков? Было?

Лютиков отрицательно помотал головой.

Муза Нинель нервно засмеялась, подлетела к тахте и сняла с подушки длинный черный волос.

— Не было, говоришь? — переспросила она, внимательно разглядывая волос. — Крашеный. Этой твоей поклоннице под сорок уже, Лютиков. Что ты себе моложе найти не мог?

Держа волос двумя пальцами как неотвратимую улику, она порхнула к сидящему Лютикову, дрогнувшим голосом сказала:

— Гад ты, Лютик! Я за него уродуюсь, а он…

И щеку незадачливого поэта хлестко ожгла вторая пощечина.

Муза Нинель, разумеется, тоже заплакала, но плакала она чистыми и светлыми слезами, как только и могут плакать влюбленные, поэтому ее плача на улице не было слышно.

Лютиков посидел немного, оглаживая пострадавшие щеки, допил коньяк и вышел на улицу.

На далекой поляне звенели арфы.

Судя по доносящимся словам, там пели сразу несколько песен, поэтому все сливалось в какую-то дикую какофонию.

И тут Лютикова окликнули.

Он повернулся.

Душа, что его окликнула, выглядела несчастной.

Глава двенадцатая

Она и была несчастной.

Очень душе хотелось курить. Но вы ведь знаете правила в экспериментальном Раю, здесь и выпивку уже не поощряли, чего уж про курево говорить, когда в Раю, как в допетровские времена, любого, у кого шел дым изо рта, за пособника Сатаны считали!

Слово за слово, Лютиков с несчастной душой разговорился и понял, что она и в самом деле несчастная. Курево что! Можно было и потерпеть. А вот земная жизнь души не сложилась. Да что там не сложилась! Издевались над ней при жизни бюрократы из небесной канцелярии.

Всю жизнь душа этого человека стремилась на небеса, а ее туда не пускали.

Родился Валентин Николаевич Цуриков, как отрекомендовалась несчастная душа, в городе Урюпинске Царицынской области в семье военнослужащего. Папа его служил во внутренних войсках и охранял заключенных, которые отбывали наказание в местной колонии. Вот именно из-за того, что папа был занят важным государственным делом, сын его, как это часто бывает, рос неправильно и имел в своем воспитании серьезные пробелы. Он даже судим был, только по малолетству Валентину Цурикову дали условный срок. Тут уже отец, конечно, приложил свои натруженные руки, чтобы это испытание сын его выдержал с честью.

Нет, в детстве ничего особенного не замечалось. Разве что повышенная травматичность. Там, где после падения другие терли ушибы и бежали играть дальше, у Цурикова обязательно случались разрывы связок, вывихи и переломы. К одиннадцати годкам его смело можно было использовать в качестве наглядного пособия для кабинета травматологии в любой поликлинике.

Налицо была преступная прикосновенность к пробабилитности, только в случае с Цуриковым пробабилитность, или прикосновенность к случайности, выглядела совсем уже не случайно. Было очень похоже, что Господь Цурикова хочет прибрать к себе, только в последний момент почему-то от своего замысла отступает.

А надо сказать, что для Господа нашего вседержателя это нехарактерно.

И если детство и юность Цурикова прошли более или менее спокойно, ведь на молодом организме все заживает, как на собаке, а судимость, полученную по молодости лет, можно было во внимание не принимать, то после тридцати лет его жизнь приобрела драматический и даже трагический характер, ибо с этого возраста она ходила рука об руку со смертью.