…Полыхнув звериным огнём безумных глаз, Савелий поднялся во весь свой почти двухметровый рост и, отшвырнув ногой тяжёлый дубовый стул, на котором сидел, сделал несколько неровных шагов к печке. Пошарив рукой у стены, он вытащил замотанное в толстую холщовую тряпку ружьё и, неспешно размотав промасленную холстину, сломал ствол о колено.

— Что ж, сейчас я тебя благословлю, — щёлкнув затвором, пьяно пробормотал он и, шагнув вперёд, упёр ствол в грудь сына. — У тебя есть одна минута. Или ты сделаешь так, как сказал я, или я пристрелю тебя своими собственными руками. Считаю до трёх.

— Отец! На дворе шестьдесят первый год, люди, вон, сам говоришь, до космоса добрались, а ты со мной, словно с крепостным. Пожалей ты меня, сын ведь я тебе родной… — от обиды и жалости к себе губы Кирюши задёргались и глаза наполнились едкими жгучими слезами.

— Раз. — По тёмным скулам Кряжина прокатились упрямые желваки.

— Бать, будет тебе, пошутил — и хватит, — всё ещё до конца не веря в происходящее, Кирилл попробовал дёрнуться, но стальной ствол ружья прижал его к стене крепче крепкого. — Ну что ты, в самом-то деле? — заискивающе улыбнулся Кирюха.

— Два. — Вишнёвые губы Савелия побелели, и на дне стальных глаз промелькнула звериная тоска. — У тебя последняя попытка. — С висков и со лба Савелия заструился пот, и, глянув в полные решимости глаза отца, Кирилл отчётливо понял, что сейчас раздастся выстрел.

— Хорошо, будь по-твоему, — трясущимися губами произнёс он.

— Вот и молодец, — опустив ствол, Савелий шумно выдохнул и внезапно почувствовал, что ему нужно сесть. — Даю тебе сроку — три дня, и чтобы с Любкой ты покончил раз и навсегда. Как ты это сделаешь — не моё дело. Но запомни: пока я жив, в этом доме я один хозяин, и моё слово всегда будет последним…

…— Почему ты молчишь? — голос Любаши донёсся до Кирилла как будто издалека. — Если тебе не всё равно, скажи что-нибудь, ты же отец.

— Хорошо, я скажу… — отодвинув тарелку, Кирилл пристально вгляделся в побелевшее лицо Миньки. — Самое дорогое и ценное, что есть у меня на этой земле, — это ты, потому что ты — лучшая половина меня самого. Я люблю тебя и горжусь тобой, и никогда не позволю себе ломать твою жизнь в угоду своим амбициям. Хорош он или плох, но это твой выбор, твой путь, и, что бы ни случилось, ты всегда помни одно: роднее и дороже тебя у меня никого и никогда не будет. Что бы ни случилось, и в горе и в радости, помни, в твоей жизни есть человек, который верит в тебя и любит таким, какой ты есть.

После слов Кирилла над столом повисла тишина, разрываемая только тиканьем стареньких ходиков. Не решаясь её нарушить, каждый сидел молча и, не поднимая глаз, смотрел в свою тарелку.

— Бабулиська, а посему все мольсят? — маленькая Аннушка непонимающе обвела взглядом странных взрослых, застывших у стола.

— Они думают.

— А мозьно, пока они все думают, взять исё один блиньсик?

— Конечно, можно, моё сокровище, — улыбнулась девочке Анфиса, и взрослые с облегчением ожили.

— Тебе с чем, с земляникой?

— Неть, с земляникой я узе ела, — рассудительно сообщила Аня. — Тепель буду с висенкой.

— Конечно, мой ангел, — Анфиса потянулась за розеткой с вишнёвым вареньем и вдруг услышала, как в сенях раздался стук в дверь. — Кирюш, кто-то пришёл.

— Кхе-кхе, извиняйте, я не помешал? — не успел Кирилл встать, как из дверей, прикрывая полой кургузого пиджачка какой-то свёрток, в комнату шагнул Филька.