— Юра, жизнь — сложная вещь. Твой отец занимал очень высокий партийный пост, и этим объяснялось многое, — задумчиво ответила она. — У людей, принадлежащих к партийной верхушке, совершенно другая жизнь, оценить которую обычной меркой невозможно.

— Если ты считаешь, что меня могут заинтересовать мотивы поступков этого старого ловеласа, ты глубоко заблуждаешься, меня занимают не мотивы, а последствия того, что произошло. Из-за того, что мы лишились источника доходов, мне пришлось вернуться из Америки в Союз, а это уже равносильно катастрофе.

— Когда ты бежал из СССР в Америку, катастрофа грозила твоему отцу, — напомнила Валентина.

— Ничего страшного с ним не произошло, вывернулся, — махнув рукой, Юрий устало откинулся на спинку стула, — а вот удастся ли вывернуться нам — это ещё вопрос.

— Ничего, как-нибудь проживём, другие же живут, — попыталась подбодрить сына Берестова, но тут же пожалела о своих словах.

— Как-нибудь? С чего ты взяла, что я согласен размениваться на копейки? У меня одна жизнь, и я хочу прожить её по-человечески! — глаза Юрия гневно сверкнули, и, сжавшись в комок, Валентина почувствовала, как взгляд сына полоснул по ней горячей плетью. — Не для того мы столько лет терпели этого старого самодура, чтобы остаться с носом!

— Но, сынок, что же мы можем сделать… — голос Валентины растерянно дрогнул. Виновато улыбнувшись одной стороной рта, будто прося прощения у сына за то, что полгода назад не смогла удержать отца, Валентина втянула голову в плечи и провела рукой по лбу.

Глядя на мать, Юрий почувствовал, как к его горлу подкатывается горячий ком сочувствия и одновременно презрения. Выцветшие глаза; неухоженные, забывшие о маникюре кисти рук с коротко остриженными ногтями, обрамлёнными густой бахромой заусенцев. Невысокая, с годами отяжелевшая, с обесцвеченными перманентом кудряшками и неуверенной полуулыбкой, мать выглядела поистине жалко.

Вспоминая фотографии из семейного альбома, не хотелось верить в то, что красивой, слегка надменной женщины с гордым поворотом головы и очаровательно уверенной улыбкой больше не существует. Конечно, с годами и он потерял свой прежний лоск: к тридцати одному сквозь тёмные пряди волос у Юрия откровенно просвечивала лысина, а над приспущенным ремнём брюк увесистым бурдючком висел живот. Но, во-первых, для мужчин внешность не так важна, как для женщин, а во-вторых, чужие недостатки всегда проступают ярче своих собственных, особенно если не стоять часами у зеркала.

— Я понимаю сынок, всё, что произошло, — страшно неприятно и обидно, но жизнь есть жизнь, и с этим ничего не поделаешь. Твой папа официально развёлся со мной полгода назад, так что жаловаться и уж тем более предъявлять материальные претензии мы не можем, — негромко проговорила Валентина. — Если он поступил подобным образом, значит, у него были на это важные причины, и не нам его судить…

— А вот это спорный вопрос, — не принял покаянного тона матери Юрий.

— Что было, то прошло, жить прошлым — только даром время терять, — делая вид, что не расслышала последней реплики сына, Валентина ласково посмотрела на Юрия. — Мне уже действительно много лет, и со своей жизнью я как-нибудь справлюсь, а вот у тебя, Юли и у маленькой Надюшки всё ещё впереди, и мне очень хотелось бы, чтобы у вас всё сложилось по-другому.

— Насколько я понял, ты предлагаешь мне быть нищими, но счастливым? — с издёвкой скривился Юрий.

— Поверь мне, это гораздо лучше, чем быть богатым, но несчастным.

— Да что ты говоришь! — голос Юрия перешёл на фальцет.