Целых полчаса я внимательно наблюдал за складом. Из своих прежних разведывательных вылазок сюда я уяснил, что после полуночи мне может встретиться здесь разве что ночной сторож — тощий бродяга, которого отец нанял прямо на автобусной станции в центре города. Глядя в окна склада, я понял его график: раз в час он проводил пятнадцатиминутный обход верхнего и нижнего этажей, а остальное время находился в комнатушке с забранным решеткой и замазанным краской окном. Судя по бликам, у него был там видеоплейер.

Я знал, что с отцом возникнут проблемы, но относился к Латише вполне серьезно. Мы даже говорили о браке — о том, чтобы удрать куда подальше, чтобы отец уже не мог вмешаться и нарушить наши планы. Срок мы еще не назначили, потому что Латиша должна была попытаться поступить в колледж. Но наши планы не были фантазиями — во всяком случае, по моим понятиям.

И однажды в кухне я все выложил матери. Она выслушала меня внимательно, не перебивая, потом откинулась на стуле и сказала:

«Я уже сама не знаю, что хорошо и что плохо. Но если ты так поступаешь, то лучше вам уехать отсюда подальше. — И добавила жалобно: — Мне бы хотелось как-то познакомиться с Латишей. Пока что я ничего не скажу твоему отцу».

Уверен, она собиралась сдержать обещание. Но летом отец что-то заподозрил — не знаю уж, что его насторожило: нестертое сообщение в электронной почте, подслушанный телефонный разговор… Меня он ни о чем не спрашивал, но на мать насел, и она не выдержала и рассказала ему все, что знала.

Отец предпочитал действия словам. Я не знал, что он что-то предпринял, пока мои звонки и сообщения Латише не стали возвращаться без ответа. Я отправился к ней, но ее родители меня не пустили, сказав, что она решила положить конец нашим отношениям. Я отказывался этому верить, пока сам с ней не поговорю. Я наблюдал за их домом, но Латиша почти перестала выходить одна, только пару раз появилась вместе с мамашей.

Потом наша общая знакомая передала мне от нее записку с безопасным электронным адресом, и я написал ей, ничего не говоря родителям. Уже вечером я получил от нее ответ, короткий и неумолимый:

«Прости, Турк, твой отец говорил с моим и сделал предложение: он оплачивает мне учебу в колледже при условии, что мы расстанемся, я в тоске, но мои родители настаивают — это единственная возможность выучиться и т. д., не надо задирать нос, лучше поживиться за счет расиста и все такое. Я бы послала их к черту, но, правда, что бы у нас была за жизнь, мы нищие и так молоды + хотя я тебя люблю, пройдет немного времени и мы начнем друг друга ненавидеть, из-за того, чего стоила нам любовь. Я никого не виню, только себя. Знаю, у меня есть выбор, и я, возможно, делаю ошибку, но это моя жизнь и я должна думать о будущем. Сейчас я плачу. Пожалуйста, больше мне не пиши».

Этот приземистый кирпичный уродец давал отцу деньги на наш дом, на бассейн во дворе, на мою одежду, на предательство всех моих надежд. Этот склад и связанный с ним бизнес отца стал причиной несчастья моей матери, моих унижений. Поэтому я решил, то есть меня прямо осенило, что его надо спалить дотла. Это будет и месть, и очищение в пламени. Я читал где-то, раненые в бою иногда прижигают раны, чтобы остановить кровотечение. Я истекал кровью — и моей раной было это здание.

Бурная дождевая вода в сточной канаве у моих ног несла клочки бумаги, окурки, использованный презерватив — бесцветный и дряблый, как медуза. Ночной сторож нес свою тоскливую службу: я видел, как луч его фонарика скользит по окнам то в одном помещении, то в другом. Когда он (по моим расчетам) ушел в дальний конец здания, я забрался на погрузочную платформу и занялся железной дверью, выкрашенной под цвет хаки и служившей запасным выходом. У двери было два замка: один можно было открыть ключом, второй был цифровой. Ключ я стащил из ящика стола в отцовском кабинете, а код запомнил в нашу последнюю экскурсию по складу (как было не запомнить комбинацию цифр — год его рождения!)

Сколько бы отец ни заплатил за учебу Латиши, он наверняка считал, что дешево отделался.