Изменить размер шрифта - +
То магическое, инфернальное, мистическое, что таилось в его облике, что прочитывалось в глазах его персонажа, оказывалось чрезвычайно важным для зрительского настроя и погружения в происходящее.

Первое же появление Катцеля возле Юлии Бероевой после ее обморока обнажало не столько цинизм и подлость того, кто некогда давал клятву Гиппократа, но навсегда забыл ее, поддавшись соблазнительному блеску «золотого тельца», сколько гипнотическую силу этого персонажа. Виктор Авилов действовал в этом эпизоде сериала подобно опытному гипнотизеру или даже экстрасенсу — спокойно, доходчиво и очень убежденно он уверял молодую женщину в том, что ничего экстраординарного с ней не произошло, что не было и быть не могло в добропорядочном доме генеральши фон Шпильце ничего дурманящего, лишающего воли, пробуждающего чувственные порывы… Просто случился обморок — то ли от волнения перед продажей бриллиантов, то ли от усталости и упадка сил, ничего больше.

Он говорил негромко, медленно, пристально глядя в глаза Бероевой, словно проводил гипнотический сеанс, и постепенно под его тяжелым взглядом женщина обмякала, лишалась воли, становилась игрушкой в руках человека поистине нечеловеческой силы.

Этот эпизод был страшен — не только тем конкретным, что происходило на глазах зрителя, но той и впрямь магической силой, что, казалось, переливалась с экрана телевизора в нас, прямо в душу, становившуюся поневоле такой же мягкой, податливой…

Глаза Виктора Авилова… В «Петербургских тайнах» их часто давали крупным планом, словно оставляя нас один на один с продажным, низким, но таким отталкивающе-притягательным доктором Катцелем. И мы поддавались его гипнозу, мы теряли собственную волю…

Этого и добивались Леонид Пчелкин и режиссеры, работавшие с ним вместе над сериалом. Им казалось, вероятно, особенно важным, чтобы доктор Катцель был не просто инфернальной личностью, но человеком совершенно определенного происхождения: еврей, родом наверняка из какого-нибудь местечка, он получил образование в Вене и стал не только врачом, но изобретателем, алхимиком — ведь лекарство, растворенное в чашке кофе несчастной Юлии Бероевой, пробуждающее чувственность и экзальтированность, изобретено именно им, что вызывает в Катцеле вполне закономерную гордость. Так же как и лекарство, которое медленно убьет потом княгиню Татьяну Львовну Шадурскую… Его изобретения (о многих из которых мы даже не догадываемся) сделали Катцеля подлинным властителем человеческих душ, вставшим на сторону неправедности и несправедливости — без убеждений, без особых раздумий и нравственных мук, просто потому, что за это платят обычно щедрее, чем за праведность и справедливость. И когда так поступает человек, наделенный силой и незаурядными способностями, — это действительно страшно.

С одной стороны, может показаться, что доктора Катцеля просто используют в своей игре и генеральша фон Шпильце, и граф Каллаш, и Шадурские, но это — не совсем так, а может быть, и совсем не так. Человек, которого сыграл Виктор Авилов, знает свою власть над людьми, знает о своих необычных способностях и столь же необычных возможностях. В результате именно с ним, доктором Катцелем в исполнении Виктора Авилова, оказался связан самый сильный мистический элемент сериала «Петербургские тайны»: ведь он не только проводит свой бесчеловечный эксперимент над Бероевой, но и «воскрешает» ее, чудом выбравшуюся из могилы, куда опустили тело Юлии Николаевны, решив, что она умерла.

И все эти незаурядные способности доктора Катцеля в конечном счете служат изготовлению фальшивых денег — вместе с графом Каллашем и Ковровым он оборудует в одной из трущоб лабораторию и неустанно совершенствуется в изготовлении «бумажек», которые невозможно было бы отличить от настоящих денег. И амбиции доктора Катцеля простираются значительно дальше, чем у его товарищей по авантюре, — он жаждет распространить свою деятельность не только на Петербург и российские города, но и на Европу… Каким блеском вспыхивают глаза Катцеля — Авилова, когда он мечтает об этом, с какой гордостью звучит голос этого властелина мира…

Кто знает, может быть, и переименование произведения Всеволода Крестовского отчасти было продиктовано усилением и укрупнением именно этого персонажа.

Быстрый переход