Критик Екатерина Сальникова писала: «Актер (В. Авилов) явно еще не так давно играл в „Гамлете“ самого принца, а не могильщика. И теперь несет в себе гамлетовскую обреченность или странное простодушие надежды на восстановление справедливости и гармонии. Надрывно и убедительно звучит его монолог-воспоминание о своем сценическом триумфе и аплодисментах — как речь о всеобщем единении, о победе героя, прошедшего через муки ада ради „правды святой“. Такой Актер не сыграл, а прожил судьбу Гамлета».

В этих словах, как представляется, дана очень точная оценка того, что остается за гранью горьковского повествования: каким актером был Сверчков-Задунайский в прежней своей жизни и как, каким образом эта «профессиональная принадлежность» отзывается в его ночлежном настоящем? Задавшись этим вопросом, мы немного иначе увидим все происходящее, иначе оценим характер, заявленный режиссером и артистом и воплощенный Виктором Авиловым на сцене.

Отвечая на вопрос Ольги Шведовой о том, что же такое профессионализм, если нет школы, Виктор Авилов говорил: «Можно сказать: истинный профессионал. А я считаю, что это — дар Божий. Кто-то такого уровня актер, а кто-то — такого уровня. Тут что Бог дал. В чем профессионализм заключается? Я считаю, в том, что актер, например, вовремя приходит на спектакль, у него реквизит, который он сам себе заряжает, — все заряжено, текст он не забывает на сцене, не путает. Дикция хорошая. Это — профессионализм. Но есть самое главное — дар Божий, актерский… Профессии научить можно, но вообще это — дар Божий».

У него был именно дар Божий в сочетании с профессионализмом, как Виктор его понимал и объяснял: он ничего не путал, всегда внимательно заряжал свой реквизит, проверял костюм, оттачивал дикцию… Не имея специального образования, он воспитал в себе профессионала и оставался им до самого конца.

То, что давала другим школа, Виктор Авилов усвоил интуитивно, своей жизнью на подмостках, потому что это тоже была школа — постоянная, выматывающая по своим ритмам и темпам практика освоения театрального дела, та методика работы, которой руководствовался всегда Валерий Белякович (ведь он не просто ставил спектакли, каждая его репетиция становилась уроком — он много рассказывал своим артистам, заставлял их читать, отыскивать в литературе возможные черточки своих героев, сопоставлять, анализировать; он научил их обмениваться знаниями и мнениями и в этом обмене искать собственную точку зрения, укрепляясь в ней, научаясь доказывать ее другим). Наверное, Авилов оказался самым восприимчивым учеником Беляковича, самым пристрастным — во всяком случае, в одной из последних своих ролей, в горьковском Актере, эта пройденная им школа сказалась чрезвычайно сильно.

В Актере Виктора Авилова жила какая-то удивительная трепетность. Один из немногих, он сохранил незамутненность своей души и здесь, на дне жизни, свято веря в то, что рано или поздно выберется отсюда и вернется вновь на подмостки. Именно от этого и сквозили в его интонациях, в подвижной мимике совершенно особые черточки — сценические. Он как будто вспоминал, как будто ощущал себя время от времени на подмостках то интонацией, то позой, то каким-то неуловимым движением. И невольно поддерживал в обитателях ночлежки это трепетное чувство ни на что не опирающейся веры — словно маленький огонек свечи, зажженный на ветру и бережно закрытый ладонями…

«Такое количество смертей!.