|
У нее была грыжа плюс рак. Когда мы уже вывозили тело Вити, встретили ее — женщина сняла пояс. Опухоль пошла на убыль. Но ей еще не было сорока, у нее, слава богу, все органы, кроме пораженного раком, были здоровы. А Витя… Туберкулез, прободение язвы… Врачи очень хотели помочь. Ночные сеансы проводили. Я с Витей все проходила, потому что он один не соглашался ложиться на процедуры. Если я пристраивалась рядом и терпела, он тоже ложился и терпел. Были очень неприятные ощущения. Тот орган, который болеет… На него как бы начинается давление. Один станок очищает кровь. Второй поражает больные клетки. Третий заставляет здоровые клетки усиленно делиться. Чего только не делали! Но все бесполезно. У Вити практически не функционировал ни один орган. Но спасибо уже за то, что ушел он без страшных мучительных болей…»
Двадцать первого августа Валерий Белякович репетировал в Нижнем Новгороде «Ромео и Джульетту». Не только он сам, но и артисты нижегородского театра «Комедiя» знали уже о страшном диагнозе Авилова — газеты трубили о болезни артиста во все трубы, все тайное уже стало явным. Репетировали эпизод гибели Меркуцио, роль которого исполнял очень хороший артист Сергей Бородинов. И вот он произносит финальные слова: «Я в этой жизни всегда был слишком переперченным… Чума возьми семейства ваши оба!..» — и медленно опускается на подмостки. Буквально в эту секунду раздается звонок мобильного телефона: «Валерий Романович, Витя Авилов только что умер в Новосибирске…» И, видя лицо режиссера, который не произнес ни звука, артисты со сцены бросаются к нему: «Что? Авилов?..» Спустя несколько лет Валерий Белякович сказал мне: «Если в кино такое сделать, скажут, что это неправда, что в жизни такого не бывает…» …Ясным августовским днем хоронили Виктора Авилова. Отпевание происходило в небольшой церкви Михаила Архангела, расположенной прямо напротив театра. Гроб на руках отнесли в театр, где небольшое помещение не могло вместить всех, кто хотел попрощаться с любимым артистом. На сцене стоял гроб, зрительские ряды были переполнены, словно на премьере. Звучали слова, искренние, теплые, было много слез, у большинства артистов лица были потерянные, какие-то нездешние — словно они и впрямь не знали, как будут теперь жить и играть, что им делать. И как странно устроена все-таки наша память! — неожиданно вспомнилось и, думаю, не мне одной: именно с такими лицами стояли они в финале спектакля «Мольер», растерянно бросая в публику тихими, какими-то угасшими, стертыми голосами: «Господа, господин де Мольер, исполняющий роль Аргана, упал… Спектакль не может быть окончен… Господа, прошу… разъезд… У нас несчастье… Господа, прошу вас… Войдите в положение, господа! Разъезд, господа… Спектакль окончен…» О болезни Виктора знали все, но болезнь всегда оставляет какую-то маленькую «лазейку» для надежд. Теперь надежд уже не было. Ольга Кабо вспоминала впоследствии: «Я была на похоронах. Он лежал такой спокойный. Совсем не „воландовский“. Это вообще был очень спокойный, достойный человек с большими чувствами… Он объединял вокруг себя людей. Много говорили хороших слов на прощании… Пришли поклонники, друзья, коллеги… Он всегда был так достоин тех аплодисментов, которыми его благодарили после спектаклей!.. Он никогда не халтурил. Он всегда работал „на полную катушку“. И я, говоря какие-то слова, вдруг произнесла: — Не знаю, положено это или нет, но в такой день… Он лежит на сцене… Это его последний выход на подмостки… В такой день не могут не прозвучать аплодисменты. Меня поддержали. И в конце прощания было много аплодисментов». Это было естественно по отношению к тому, кто дарил минуты счастья и горя всем собравшимся в зрительном зале. |
