Не случайно критики не раз отмечали, что под обаяние мистической внешности Виктора Авилова попадали все без исключения зрители. Одним своим жестом он мог загипнотизировать зал — это, собственно, и происходило в «Калигуле» и не только в этом спектакле.

В Калигуле Виктора Авилова потрясала не «за-данность» характера, а интенсивность движения от бытия к небытию. Поистине — экзистенциальная. Можно было бесконечно всматриваться в авиловские паузы, когда на глазах у зрителей, но совершенно незаметно менялось, резко и трагично, выражение лица, выражение глаз: вот Калигула остается один во власти своих больных мыслей и мечтаний… вот он говорит с Цезонией… вот он упивается своим могуществом… Но секунда промелькнула, и снова: тоска и боль, боль и тоска. Одиночество повсюду и всегда. Так распорядился Рок. И невозможно скрыться от себя самого ни за какими масками и личинами, никакой жестокости недостанет на расчеты с самим собой…

Именно в этом спектакле Виктор понял истинную роль паузы. «Я часто начинаю замечать, — говорил он в неопубликованном интервью, — что главная игра — в паузе, а не во время произнесения. Текст, когда ты начинаешь говорить, начинает тебя отвлекать… Калигула говорит: „Просто я чувствую, как во мне просыпаются какие-то безымянные существа…“ — и тут делаю паузу… „Что мне с ними делать? (Дальше бормочет.) Вкус не крови, не лихорадки, не смерти, а всего этого вместе… (Пауза.)“ — вот тут осознание происходит…»

И что такое энергетика — он окончательно понял в «Калигуле»: «Ну, грубо говоря, мы как какие-нибудь экстрасенсы, мы тоже энергетически работаем. Одно дело, когда перед тобой вот это пространство, когда ты должен охватить с расстояния семи метров, и совсем другое, когда у меня на большой сцене — у меня во-от откуда идут первые ряды, во-он туда — естественно же, ты работаешь, чтобы это все взять… Все меняется. А как может не меняться?»

Роль Калигулы, как отмечали не раз коллеги Виктора Авилова, во многом определила дальнейшую творческую судьбу артиста. Обретенное в этом спектакле как будто накладывало свой отпечаток на последующие роли Авилова. В «Калигуле» его мастерство приобрело некую новую огранку — Авилов прикоснулся к высокой философии экзистенциализма и в ней обнаружил черты, которые стали ему чрезвычайно важны и интересны. Он был и сам буквально загипнотизирован образом несчастного тирана, больного философа — мечтал снять фильм, создав собственную версию экзистенциальной трагедии Альбера Камю, — версию сегодняшнюю, заостренную, потому что, по его мнению, кинематограф давал для этого более широкие возможности.

Этой мечте Виктора так и не довелось исполниться, хотя сил и энергии он употребил немало. Уже завязались какие-то отношения в киномире, Авилов стал известным, узнаваемым артистом. «Под него» можно было давать деньги. Он и нашел какие-то деньги для съемок, но грянул дефолт — и собранная с таким трудом сумма в миг обесценилась…

В конце 1980-х Виктор Авилов снимался очень много — кроме упомянутых уже «Узника замка Иф» и «Господина оформителя», «Искусства жить в Одессе» и «Смиренного кладбища» сыграл в фильмах А. Васильева «По траве босиком», С. Арановича «Большая игра», Н. Рашева «Любовь к ближнему» по одноименному рассказу Леонида Андреева и его же пьесе «Монумент», А. Матешко «Зеленый огонь козы»… Другое дело, что в то время кинематограф постепенно утратил свою славу самого массового из искусств, люди предпочитали проводить время перед экраном телевизора, и уже можно было по пальцам Пересчитать зрителей, видевших новое кино.