Его жена Лариса вспоминает: «Он про себя все знал. Знал, что уйдет из жизни так рано. Помню, это было еще за несколько месяцев до страшного диагноза. Он лежал в гостиной и смотрел в потолок. „Что-то болит?“ — „Лара, сядь“. Все внутри сжалось — у нас всегда так: если Витя серьезно начинал говорить, значит, какая-то катастрофа. Обычно он все, даже самое неприятное, с юмором преподносил. „У меня рак“, — и показывает на грудь. В этом месте у него потом выскочила шишка. Рак был сквозной. И вышел на спине и на груди. Май месяц. Май! Еще никто ничего не подозревал.

Или как-то вдруг ни с того ни с сего говорит: „Когда меня не станет, не носи мне цветы на могилу“. Я ему: „Что за глупость!“ А он настаивает: „Приходить приходи, а цветы не носи“».

Я редко видела Виктора Авилова в последний год его жизни. Но был один спектакль, сыгранный в антрепризе, о котором обязательно надо вспомнить. Еще не сейчас, немного позже…

А пока хочу вернуться к спектаклю «Мастер и Маргарита» и рассказать поистине трагический случай. Вместе с Театром на Юго-Западе я отправилась на гастроли в Германию, а затем на фестиваль в Чехию с этим спектаклем. Стоял мрачный, холодный ноябрь. Мы ехали из Москвы автобусом — через Белоруссию, Польшу. В Бресте на границе надолго увязли в длиннющей очереди. Виктор куда-то ушел и вскоре появился с пограничником или таможенником, что-то темпераментно объясняя ему, размахивая руками. Через несколько минут он дал знак водителю автобуса следовать за ним. Это было очень забавно: впереди крупными шагами, размахивая длинными руками, шел Виктор, по-прежнему что-то разъясняя человеку в форме, а за ними медленно катился наш автобус… Позже он рассказал, что пошел узнавать, долго ли нам еще стоять в очереди, а его неожиданно узнали, попросили автограф и — пропустили автобус. Час спустя мы уже катили по Польше, смеясь над тем, как Виктор ловко вытащил нас из многокилометровой пробки, шутили над ним, а он немного смущенно бормотал: «Да ладно вам, ребята, я же сделал как лучше…» Выискивали, где бы остановиться, чтобы попить кофе, и снова шутили: «Дай бог, чтобы тебя, Витя, и здесь узнали — может, бесплатно кофе дадут!..» А поздним вечером были уже в Берлине.

Берлин казался серым и сырым от постоянных дождей и изморози. В помещении «Русского дома», где предстояло играть спектакли, мы все жили одной коммуной. Валерий Белякович репетировал почти сутками — до спектакля было всего два дня, а надо было приспособиться к большой сцене. Все волновались — было известно, что билеты раскуплены, Берлин был заклеен афишами спектакля с лицом Виктора Авилова — Воланда, мы, свободные от репетиций, натыкались на них буквально на каждом шагу и тоже начинали нервничать…

Наступил день спектакля. Белякович продолжал репетировать, все были в таком напряжении, что даже выпить чашку чаю было некогда да и негде. И вот я отправляюсь к парадному подъезду встречать гостей, среди которых и мои берлинские друзья. Вглядываясь в освещенную часть улицы перед входом, вижу машину «скорой помощи» и каким-то десятым чувством понимаю: что-то случилось. Ловлю за рукав пробегающего мимо осветителя, он бормочет невнятно, что Авилову стало плохо, кровь пошла, — и бежит дальше. Какая кровь? Из носа? От волнения? Ничего не могу понять. Толпа зрителей на несколько минут загораживает от меня вход, кусок улицы, а когда она расступается, я вижу, что «скорая помощь» отъезжает, и вздыхаю с облегчением.

Начало немного задерживают, но потом звенит третий звонок, все устремляются в зрительный зал.