|
В том же интервью, отвечая на вопрос, что он пытается себе представить, когда играет смерть, применяет ли при этом систему Станиславского, Авилов ответил: «Я боюсь, что если ее в таких случаях регулярно применять, то действительно можно… остановиться. Все зависит от того, какая смерть. Такая… наиболее сильная, где экстрасенсорику включаешь, — в „Мольере“. Но я не в сердце ставлю „точку“, а ниже: если я уже двести таких самогипнозов провел — каждый по четыре-пять минут — может, действительно этим и навредил себе, кто его знает… Да вы не стесняйтесь, спрашивайте дальше, как говорится у нас в одном спектакле: смерть — вещь обыкновенная. Каждый через это проходит». А на вопрос, не боится ли он смерти, ответил: «Ну, кто ее совсем уж не боится… Побаиваюсь. А иногда даже интересно. Потому что я уже окончательно уверен в том, что дальше что-то есть — не может все так глупо быть устроено в природе. И сам этот переход из одного состояния в другое мне интересен. Я даже предполагал, чем я там займусь».
Сегодня, когда Виктора Авилова уже нет, читать эти слова страшно…
А предпоследние в его жизни гастроли тоже были со спектаклем «Мастер и Маргарита» Независимого русского театра. Жарким летом спектакль колесил по Израилю. Виктор чувствовал себя очень плохо, но продолжал играть. Играть до последнего… Он никогда не говорил о том, насколько изменился его характер после того, как был сыгран Воланд. Вообще не очень любил говорить о каком-то влиянии роли на характер. Знаменательно то, что он ответил в неопубликованном интервью на вопрос, «в какой степени ложится Гамлет» на его характер. «Это сложный вопрос. На него трудно ответить… Характер Гамлета? А какой у Гамлета характер? Здесь можно сказать фразой из нашего спектакля: у каждого свой Гамлет. Мой — на меня ложится. Я его играю. А может, кто-то его не принимает. У кого-то свой Гамлет…
— А вам знакомо чувство гамлетовского одиночества? — Быва-ает… — А свой Горацио у вас есть? — Да нет, наверное. — А вообще в театре друзья есть настоящие? — Каждый как-то по-своему понимает понятие „друг“… — Ну естественно. Поэтому я спрашиваю с точки зрения вашего понимания. — Все мои друзья в театре, все. — Хорошо. А враги есть в таком случае, раз все друзья? — Враги? (Пауза.) Нет… (Пауза.) Не знаю, может быть, где-то существуют такие. — А в работе вам важно, какие чисто человеческие отношения у вас с партнером? Это как-то что-то меняет? — Иногда меняет. — Может быть и неважно? — Может быть и неважно. — Хорошо. Тогда… существует ли факт духовного и физического истощения актера? — Да, наверное. Но что значит у актера? Я за других не берусь говорить… — Хорошо, у актера Авилова? — Да, конечно, иногда хочется отдохнуть. — У вас есть потребность остановиться? — Отдохнуть, да». История сохранила множество примеров того, как два крупных артиста не могли играть вместе, как недобрые чувства между партнерами приводили к гибели спектакля и т. п. Для Виктора Авилова это не имело значения — всегда выше человеческих привязанностей оставался рабочий процесс, в котором все «лишнее» отбрасывалось, выносилось за скобки конкретной работы, в которой отношения персонажей были неизмеримо выше отношений актерских. Потому что для Авилова действительно не было ничего важнее творчества. А потребность «остановиться, оглянуться» к 1992 году, когда состоялось это интервью, у Виктора Авилова уже время от времени давала о себе знать. |
