Он, похоже, не знает, куда теперь идти: либо опять через площадь, а потом по улице Вожла, к Руаяль, либо дальше по улице Сомейе. Поодаль справа красно-зеленая вывеска «Синтра». Мейнт уставился на нее, мигая: надо же — «СИНТРА!» Снежинки кружатся около этих букв и тоже становятся красными и зелеными. Зелеными, как абсент. Красными, как кампари…

Он устремляется к этому оазису, сгорбившись, на негнущихся ногах, и, если б не напряженное усилие, он бы, наверное, упал на тротуар, как отцепленная марионетка.

Посетитель в клетчатом пиджаке все еще там, но к барменше он больше не пристает, а сидит в углу за столиком и тихонько напевает старушечьим голоском: «И зим… бум-бум… и зим… бум-бум…» Барменша читает журнал. Мейнт взбирается на табурет, берет ее за локоть и шепчет:

— Стакан белого портвейна, малыш…

5

Я оставил «Липы» и перебрался к ней в «Эрмитаж».

Как-то вечером они с Мейнтом заехали за мной. Я только что отужинал и ждал их в гостиной, подсев к тому господину с собачьими глазами. Мужчины увлеклись игрой в канасту. Женщины — болтовней с мадам Бюффа. Мейнт остановился на пороге. Из кармашка его бледно-розового костюма выглядывал темно-зеленый платок.

Все обернулись к нему.

— Милые дамы… господа… — бормотал Мейнт, раскланиваясь. Затем направился ко мне и отчеканил. — Мы ждем вас. Прикажите вынести ваши вещи.

Мадам Бюффа резко спросила:

— Вы что, уезжаете?

Я потупился.

— Мадам, — безапелляционно заявил Мейнт, — это должно было когда-нибудь случиться.

— Но он хотя бы мог предупредить заранее.

Я понял, что эта женщина внезапно возненавидела меня, готова из-за такой малости тащить меня в полицию. Это меня огорчило.

— Мадам, — услышал я голос Мейнта, — но молодой человек здесь ни при чем. Он отбывает по высочайшему повелению бельгийской королевы.

Они уставились на нас в оцепенении, не выпуская карт из рук. Мои всегдашние соседи по столу смотрели на меня с крайним удивлением и отвращением, будто внезапно узнали, что я не принадлежу к человеческому роду. Упоминание о «бельгийской королеве» вызвало всеобщий ропот и возмущение, и когда Мейнт, решивший не уступать грозно наступавшей на него мадам Бюффа, отчетливо выговорил:

— Вы слышите, мадам? Бельгийской королевы! — возмущение возросло до такой степени, что мне стало не по себе. Тогда Мейнт, топнув ногой и вздернув подбородок, прибавил неразборчиво, скороговоркой:

— Мадам, я не успел вам объяснить… Бельгийская королева — это я.

В негодовании все закричали, замахали руками, большинство повскакало с мест и угрожающе двинулось на нас. Мадам Бюффа шагнула вперед, и я испугался, как бы она не дала пощечину Мейнту или мне. Последнее показалось мне вполне возможным и естественным, я чувствовал, что один виноват во всем.

Мне бы так хотелось попросить у них всех прощения или взмахом волшебной палочки вычеркнуть случившееся из их памяти. Все мои усилия казаться незаметным, освоиться с их основательным укладом в одно мгновение рассыпались прахом. Я даже не решился в последний раз окинуть взглядом гостиную, где провел столько вечерних часов, где так успокаивался мой смятенный дух. Некоторое время я даже злился на Мейнта. Зачем вносить переполох в собрание мелких рантье, игроков в канасту? От них на меня веяло таким покоем. С ними я ничего не боялся.

Мадам Бюффа с удовольствием обрушила бы на нас весь поток своей злобы.