И будто мы живем на улице Тьера и летом по вечерам гуляем около городского театра или вдоль аллей в Буффле. Ивонна берет меня за руку, и мы смотрим на играющих в теннис. А в воскресенье после обеда, нагулявшись по городу, сидим на скамейке в парке возле бюста Леона Бонна . Байонна, город покоя и тишины после стольких лет тревоги. Байонна…
Я искал Ивонну повсюду. Вглядывался в каждого сидящего и танцующего в «Святой Розе». Наверное, именно эта ночь значилась в праздничной программе сезона как «блистающая». Кажется, так и написано: «Блистающая ночь». Внезапно на головы и на плечи сыпалось пригоршнями конфетти.
За тем же столом, за которым мы праздновали завершение соревнований, опять сидели Фоссорье, Ролан-Мишели, брюнетка, глава игроков в гольф и обе загорелые блондинки. Как будто они так и сидели здесь целый месяц. Изменилась только прическа у Фоссорье: одна блестящая волна возвышалась короной надо лбом, а за ней другая вздымалась к затылку, а дальше к шее низвергался блестящий каскад завитков. Нет, мне это не приснилось. Вот они встают и направляются к танцплощадке. Оркестр играет медленный танец. Они теряются среди других танцующих и облаков конфетти. Все кружится, вертится, вьется и в моих воспоминаниях рассыпается в пыль.
Кто-то положил мне руку на плечо. Это был хозяин «Розы», вышеупомянутый Пулли.
— Вы кого-то потеряли, господин Хмара? — тихо говорит он мне на ухо.
— Я ищу мадемуазель Жаке. Ивонну Жаке. Вы ее не видели? — спрашиваю я без особой надежды.
Разве он может ее помнить?! Столько лиц… столько посетителей мелькает перед ним каждый вечер! Вот если бы я показал ему фотографию, то он, конечно, узнал бы ее. Всегда нужно носить с собой фотографию любимой.
— Мадемуазель Жаке? Да она только что уехала в сопровождении господина Хендрикса.
— Не может быть!
Наверное, в эту минуту я выглядел очень глупо: по-детски огорчился и чуть не плакал. Он взял меня за руку.
— Но это так. В сопровождении господина Даниэля Хендрикса.
Он не сказал «с Хендриксом», а именно «в сопровождении Хендрикса», и я узнал восточную витиеватость, с которой говорили на обязательном французском в высшем обществе Каира и Александрии.
— Пойдемте выпьем!
— Нет, я боюсь опоздать на поезд в шесть минут первого.
— Ну что ж, тогда я вас провожу на вокзал, господин Хмара.
Пулли удержал меня за рукав. Он со мной почтителен и дружелюбен. Мы пробираемся между танцующими. Оркестр играет все тот же танец. Конфетти сыплется непрерывно, от него рябит в глазах. Все вокруг смеются и движутся. Я налетаю на Фоссорье. Одна из блондинок, Мэг Девилье, бросается мне на шею:
— Вы здесь… вы… вы!..
Она обнимает меня все крепче. Некоторое время я волоку ее за собой. Наконец мне удается вырваться. Мы с Пулли встречаемся на лестнице. Наши волосы и пиджаки усыпаны конфетти.
— Сегодня «блистающая ночь», Хмара. — Он вздыхает.
Его машина стоит неподалеку от «Розы» на обочине дороги у берега озера. Марки «Симка Шамборд». Он церемонно открывает передо мной дверцу:
— Пожалуйте в мой драндулет.
Машина заводится не сразу.
— У меня была машина с открытым верхом в Каире…
— А где ваши вещи, Хмара? — внезапно осведомляется он.
— Они там, на вокзале.
Какое-то время едем молча. Затем он спрашивает:
— А куда вы направляетесь, позвольте узнать?
Я не отвечаю. Он притормаживает. Мы едем со скоростью не больше тридцати километров в час. Он оборачивается ко мне:
— Все путешествуете…
Мы оба молчим. |