Ты ничего не хочешь рассказать о ней своему отцу, а? И еще кое о чем. Обо всех этих играх на стороне. Господи...
– Нет. Мне нечего тебе сказать, – покачал головой Мики.
– Ты думаешь, Верджил Уоллис хочет услышать именно это? Он не поверил в ерунду с выкупом, Мики. Его нисколько не волнует, с кем ты сейчас путаешься и что с ними делаешь. Он хочет выяснить, почему мы столько лет его обманывали. Ему нужны ответы. И когда я думаю об этом, мне приходится быть честным с самим собой. Возможно, он это заслужил.
Его вонючий стариковский рот почти прижимался к лицу Мики Нери.
– Так ты скажешь ему, сынок?
– Я ничего не сделал!
– Мики, Мики! – ласково улыбнулся Нери. – Ты трахал ее на Сицилии. Пусть я был плохим отцом, но об этом я знал. И ты трахал ее так хорошо, что к тому моменту, когда мы сюда вернулись, она уже носила твоего маленького ублюдка. Ты сам сказал мне, когда я выбил это из тебя. Помнишь?
Мики не смел смотреть ему в глаза. Он ведь считал, что все это осталось в прошлом.
Нери по-прежнему смотрел на ее фотографию:
– Что за девочка! Милая как ангел, но удивительно глупая. Такая же глупая, как ты, но по-другому. Я-то знаю, почему ты не утруждал себя резинкой. Сомневаюсь, что ты используешь их даже сейчас со своими африканскими шлюхами. Но вот она... Подозреваю, что она просто была не в курсе. Скажи мне – тогда, на Сицилии, с ней это было впервые?
– Ага, – промямлил Мики.
– Тогда это имеет смысл. Когда она сообщила, что тебе есть о чем беспокоиться? Я имею в виду Верджила... с ним лучше не ссориться.
– Я давно уже тебе говорил – я не у... у...
Совсем как в детстве – он опять начинает заикаться.
– Ты не у... у?..
– У...бивал ее.
Старик убрал руки и строго посмотрел на сына:
– Может, и нет. Но знаешь что? После стольких лет я даже не уверен, имеет ли это какое-то значение.
Эмилио Нери мягко положил руку ему на затылок и погладил мягкие волосы, сожалея, что они такие светлые. В глазах Мики стояли слезы.
– Не плачь, сынок, – сказал Нери и резко пригнул его голову к старому столу.
Достав липкую ленту, он первым делом заклеил рот Мики, затем его глаза. Он связал ему руки, двинул по ногам так, чтобы тот плюхнулся на ближайший стул, и туго привязал к спинке, обмотав вокруг груди веревку.
– У тебя еще будет время, чтобы поплакать.
Эмилио Нери полюбовался на свое творение.
– Ты слышишь, Аделе? – прорычал он в темноту. – Для этого будет полно времени. Ты меня слышишь?
Два временных отрезка слились в один, и в каждом из них Ник идет впереди, смотрит, прижимаясь к стенам, прячась в тени, Миранда стоит за ним и шепчет, шепчет. Ее слова и образы сливаются в его голове в единое целое. В одной из комнат горит свет. Они крадутся к двери и смотрят внутрь. Где-то в глубине его сознания загорается тревожный огонек. Снимки, которые он видел в кабинете Фальконе, снова всплывают в больной голове, на сей раз они совершенно реальны. Толстая белая фигура, абсолютно голая, ворочается в постели, впиваясь в нечто неразличимое. В воздухе пахнет наркотиками. Возле стола валяется использованный шприц. На полу лежат одежда из мешковины и гирлянды цветов, сброшенные, словно старая кожа.
Мужчина пыхтит, как свинья. Лежащая под ним девушка пронзительно кричит – от боли, думает Коста, от отвращения. Неужели у нее это впервые? В промозглой подземной камере, воняющей плесенью и затхлой водой? В потных объятиях пожилого мужчины, принесшего с собой цветы и забытье на кончике иглы?
– Ты видишь, кто она? – спрашивает Миранда. |