Она показала на розовый окорок. Если бы Ник Коста ел мясо, лучшего, пожалуй, было бы не найти во всем Риме.

– Я – пас.

– Вегетарианство – противоестественная привычка, – заметила женщина. – Приходите, когда у вас будет время, и мы с вами подробно все обсудим. Вы меня беспокоите.

– Господи! – воскликнул Коста. – Слишком много людей обо мне беспокоятся.

– Это значит, что у вас не все в порядке.

Прошутто он все-таки взял. Но, отойдя подальше, отдал его чумазому мальчишке из косовских албанцев, попрошайничавшему на площади, скверно играя на древней скрипке. После этого он передал его отцу банкноту в десять евро. Еще один ритуал, который он давно перестал исполнять – ежедневно, два раза в день, как учил его покойный отец. Пребывание в Кампо напомнило ему о том, почему это так важно. Он провел слишком много времени наедине с собой, сидя взаперти в своем деревенском доме и предаваясь размышлениям. Иногда нужно выбираться наружу – и будь что будет.

Протолкавшись сквозь толпу в Иль Форно и попробовав пиццу "бьянка", соленую, только что из печи, он вдруг увидел сцену, заставившую его остановиться. Лео Фальконе был прав: Кампо привлекает к себе туристов, а с туристами всегда связаны какие-то неприятности. Карманники, кидалы, а иногда кое-что и похуже. Здесь всегда дежурят полицейские, в форме и в штатском. Карабинеры тоже любят здесь ошиваться. Припарковывают в самых неудобных местах свои сверкающие "альфы" и стоят, облокотившись на капот, рассматривают толпу из-за черных стекол дорогих солнцезащитных очков, красуясь в отутюженной темной форме.

Коста всегда старался избегать их общества. Ему хватало соперничества в самом полицейском участке. Демаркационная линия, разделяющая эту армейскую службу и гражданскую полицию, была довольно неясной. Они могли арестовывать одних и тех же людей в одних и тех же местах. В большинстве случаев вопрос сводился к тому, кто появился первым. Старая шутка гласила, что красавчики поступают в карабинеры ради формы и женщин, а умные и уродливые отправляются в гражданскую полицию, поскольку это максимум того, что они могут получить. Нельзя сказать, чтобы она была большим преувеличением.

Сейчас парочка карабинеров стояла навытяжку перед своим автомобилем, а стройная светловолосая женщина горячо объясняла им что-то на ломаном итальянском, размахивая большой фотографией.

"Не вмешивайся", – сказал себе Коста, но все равно двинулся в их сторону.

Женщина была вне себя от ярости. Кроме того, хорошо знала несколько итальянских ругательств. Откусив кусок пиццы, Коста прислушался к их разговору.

Но тут он взглянул на снимок и похолодел, вздрогнув так, что пицца выпала у него из рук.

Он понимал, что это безумие, но запечатленное там лицо напомнило ему о фотографии, которую Лео Фальконе бросил сегодня на странный труп, лежавший на секционном столе у Терезы Лупо, – старый снимок светловолосой девочки на заре взрослой жизни, сулящей только любовь и радость.

"Но это еще ничего не значит", – крутилась у него в голове старая-старая песня.

Карабинеры были самые что ни на есть отборные. Первоклассные остолопы, заботящиеся больше о сохранности своих темных очков, нежели о том, что происходит у них прямо перед носом. Кажется, одного из них он даже узнал. А может, и нет. Они все на одно лицо. Эти двое и говорили одинаково в нос – этакие представители среднего класса. На женщину они смотрели с явной насмешкой, всем своим видом выражая крайнюю скуку.

– Вы меня слушаете? – крикнула она.

– А что, разве у нас есть выбор? – ответил один из них, видимо старший. Вряд ли ему было больше тридцати.

– Это, – взмахнула она фотографией, – моя дочь.