Дядя Роман – отец Жанны – пристроившись на подоконнике, делал какие-то подсчеты, бубня себе под нос. Видимо, и тут нашел применение своим способностям банкира. А второй бабушкин зять – кудесник по дереву и отец Аниты и Глории – в поте лица прилаживал к очередной табуретке ножку, чтобы всем хватило сидений. Это была не очень-то изящная работа – раньше он занимался отделкой дорогой коллекционной мебели, – но, судя по виду, он наслаждался своим занятием.

Помимо родни, в столовой собралось еще несколько маминых подруг из театра, их детей и каких-то мужчин, незнакомых Рине, но зато хорошо знакомых с папой и дядьями. Как вся эта толпа умещалась в одной комнате, Рина понятия не имела, но на удивление никто никому не мешал и даже было не очень шумно.

– Всем добрый день! – громко сказала она.

Мама уронила половник, но тут же подняла, пока никто не заметил. Тетушки и кузины бросились к Рине наперегонки, и Климу даже пришлось инстинктивно заслонить ее от такого нашествия, отчего Жанна случайно угодила ему в объятия, и это наделало много визга и много смеха.

Расцелованная всеми желающими, оглушенная громкими голосами и слегка задохнувшаяся от пышных форм тетушек, дедушкиного живота и приторных духов, Рина все-таки добралась до стола, где Кёрфин соорудил для нее настоящий стеклянный трон.

Тут снова пришлось обниматься со всеми желающими, даже с теми, кого Рина не знала, а потом слушать бесконечные вопросы о самочувствии, аплодисменты и слезы и грохот маминого половника о крышку, говоривший всем успокоиться и оставить девочку в покое.

Но мама оказалась не властна над толпой, и Рина впервые в жизни была рада находиться в ее эпицентре. Здесь она ощущала себя на своем месте. И снаружи, и внутри. Она была дома и потому говорила громко и улыбалась во все щеки.

Тыквенная каша слегка пригорела, хотя тетушки усердно мешали ее по очереди и выбрали казан с самым толстым дном, но все равно получилось вкусно. На стол почти нечего было поставить, кроме той самой ярко-оранжевой каши, дедушкиного хлеба и вареной кукурузы с солью. На десерт были поздние яблоки от Альберта, калиновый пирог и ягодный чай. Никакой перемены десяти блюд, как в доме Аль, никакого расписания и переодеваний. Все было просто и по-домашнему, и Рина поймала себя на мысли, что это лучший семейный обед в ее жизни.

А потом ее одели потеплее и, кое-как освободив от преследования Альберта, недовольства бабушки и хихиканья кузин, отправили с Климом на прогулку по городу.

Ранний вечер уже добрался до неба, но было удивительно тепло, словно само дыхание людей нагрело воздух. Кёрфин вместе с другими кудесниками успел починить немало фонарей, и улицы были вполне сносно освещены. Со всех сторон доносились методичные звуки ремонта и стройки, и Рина наслаждалась тем, как ожила столица.

Все были при деле: и маги, и простые горожане, и взрослые, и дети, и женщины, и мужчины. Никто не унывал. Пили горячий чай, сидя на сколоченных наскоро лавках, раздавали свежий хлеб из только что смолотой муки. В паре дворов Рина увидела бабулек, деловито доивших скотину – вот откуда взялось молоко. Кто-то чинил арматуру и восстанавливал целостность стен, кто-то занимался починкой крыш. Из многих труб вокруг поднимался дымок.

Дитромей жил так, как не жил, кажется, еще никогда. Вместе с проклятием рухнули стены между людьми. И хотя Рина знала, что это временно, прямо сейчас не было ни бедных, ни богатых, ни великих, ни бесполезных, ни важных, ни неважных, ни героев, ни наблюдателей. Каждый стал частью истории и творил свое маленькое волшебство.

Клим ехал медленно, чтобы Рина вдоволь навертелась головой по сторонам.