|
Сверчки все молчат, звезды опустились так низко, что, кажется протяни руку - и на пальцах останется позолота. Их не счесть, звезд, они жаркие, колючие... Все растет, разбухает тишина. Все острей, напряженней ожидание. Ох, как темно, пустынно, как бесприютно! И вдруг далеко-далеко за оврагом-голос: - Я здесь, мам! Иду, мама! И снова: - Мам, а мам! Иду! Шлеп-шлеп-шлеп мчатся ноги в теннисных туфлях по дну оврага: с хохотом несутся трое мальчишек-брат Дуглас, Чарли Вудмен и Джон Хаф. Бегут, хохочут... Звезды взвились вверх, точно десять миллионов ужаленных улиток втянули свои рожки. Сверчки застрекотали. Темнота отступала, испуганная, ошарашенная, злобная. Отступила, потеряв аппетит, - ведь она совсем уже собралась поживиться, и вдруг ей так грубо помешали. И когда темнота отхлынула, точно волна во время отлива, из нее возникли, смеясь, трое мальчишек. - Мам! Том! Привет! И сразу вокруг запахло Дугласом. Ведь от него всегда пахнет потом, травой, деревьями, ветвями и ручьем. - Вам предстоит порка, молодой человек, - объявила мама. От ее страхов и следа не осталось. Том знал-она никогда в жизни никому про это не расскажет, никогда. Но страх этот навсегда останется у нее в душе, и в душе Тома тоже. Темной летней ночью они шли домой, спать. Как хорошо, что Дуглас живой! Как хорошо! А на одну секунду там, на краю оврага, ему подумалось... Где-то далеко, по смутному, озаренному луной лесу над виадуком, потом внизу, по долине, прогрохотал поезд, он отчаянно свистел, точно безыменный железный зверь заблудился в ночи. Том улегся в постель рядом с братом; весь дрожа, он прислушивался к этому свисту и думал: далеко-далеко, там, где сейчас мчится поезд, жил их двоюродный брат и умер от воспаления легких много лет назад, вот в такую же ночь... Дуглас лежал рядом, от него пахло потом. И это было как волшебство. Том перестал дрожать. - Только две вещи я знаю наверняка, Дуг, - прошептал он. - Какие? - Одна - что ночью ужасно темно. - А другая? - Если мистер Ауфман когда-нибудь в самом деле построит Машину счастья, с оврагом ей все равно не совладать. Дуглас немного подумал. - Повтори, что ты сказал. Они умолкли: на улице внезапно раздались шаги-ближе, ближе, вот они уже под деревьями, возле дома, на тротуаре. Мама со своей кровати негромко сказала: - Папа идет. И не ошиблась. *** Поздно вечером на веранде сидел Лео Ауфман и что-то писал в темноте бумагу и ту толком нельзя было разглядеть. Время от времени он восклицал: "Ага!" или "И это тоже!" - значит, ему в голову приходило еще что-нибудь подходящее для его списка. Потом дверь чуть стукнула, точно в сетку от москитов ударилась ночная бабочка. - Лина? - шепнул Ауфман. Она села рядом с ним на качели, в одной ночной сорочке, не тоненькая, как семнадцатилетняя девочка, которую еще не любят, и не толстая, как пятидесятилетняя женщина, которую уже не любят, но складная и крепкая, именно такая, как надо, - таковы женщины во всяком возрасте, если они любимы. Она была удивительная. Ее тело, как и его собственное, всегда думало за нее, только по-другому: оно вынашивало детей или входило впереди Лео в каждую комнату чтобы неуловимо изменить там самый воздух под стать настроению мужа. |
