|
– Таково мое мнение об этом человеке. Чувственность, которую он источает, страсть к женщинам, почти непристойный отказ от исполнения взятых на себя обязательств – все в корне противоречит монашескому чину. А ведь – подумать только! – он носит рясу, он – Фра Филип-по! И в лицах, которые он рисует, отчетливо проявляется следствие жесточайшей борьбы – этот взгляд, свидетельствующий о полном отречении… Отец внимательно слушал меня, не перебивая. – В этом все дело, – продолжал я. – Изображаемые им персонажи воплощают его собствен-ный непрерывный компромисс с силами, с которыми он не может примириться, и эти образы печальны, мудры и никоим образом не праведны – они всегда отражают спокойную уступчивость, безмолвное страдание. А когда уже в пределах собственных владений мы верхом поднимались по вьющейся среди леса довольно крутой тропе, отец весьма осторожно спросил меня, действительно ли хороши художники, расписывавшие нашу церковь. – Отец, ты что, шутишь? – воскликнул я. – Они превосходны! Он улыбнулся. – Поверь, я совершенно в этом не разбирался, – сказал он. – Просто нанял самых лучших. И растерянно пожал плечами. Я рассмеялся. Тогда и он от души расхохотался. Я ни разу не спрашивал его, когда он позволит мне – и позволит ли вообще – уехать из дому для продолжения образования. Мне казалось, что я в со-стоянии сделать счастливыми нас обоих. Во время этого последнего путешествия домой из Флоренции нам пришлось раз двадцать пять останавливаться на отдых. Мы пили и ели в каждом встречавшемся на пути замке, наносили визиты гостеприимным хозяевам множества новых, сверкающих огнями особняков, невольно восхищаясь окружавшими их роскошными садами. Сам я уделял не слишком много внимания увиденному, полагая, что впереди меня ждет долгая жизнь и несметное число вот таких же изящных беседок, увитых пурпурными глициниями, и девушек с румяными щечками, манящих к себе с крытых балконов, а вокруг всегда будут простираться зеленеющие на склонах виноградники. В тот год, когда мы отправились в эту поездку, Флоренция в союзе с великим и прослав-ленным Франческо Сфорца вела войну за обладание городом Миланом. Неаполь и Венеция сра-жались на стороне Милана. То была жестокая война. Но нас она не касалась… Битвы происходили вдалеке от наших владений, в них участвовали наемники, и крики не-довольства и озлобления, вызванных войной, раздавались на городских улицах, но не на нашей горе. Мне вспоминаются лишь два замечательных человека, вовлеченные в сражения того вре-мени. Первый из них – Филиппо Мария Висконти, герцог Миланский, ставший нам врагом вне зависимости от наших симпатий или антипатий. Достаточно было того, что он оказался врагом Флоренции. Считаю необходимым, однако, сказать о нем несколько слов. Говорили, что он чудовищно тучен и весьма неопрятен по натуре – иногда он раздевался догола и катался по земле в собст-венном саду. При виде любого оружия герцог приходил в ужас и вопил от страха, если на глаза ему попадался меч, не вложенный в ножны. Его приводила в ярость даже мысль о позировании для портрета, ибо он – и вполне справедливо – считал себя весьма безобразным. Но это еще не все. По причине слабых от природы ног, не способных удерживать огромное тело герцога, па-жам приходилось носить его на руках. Однако Филиппо Марии Висконти присуще было и свое-образное чувство юмора. Дабы перепугать кого-нибудь, он мог внезапно выхватить припрятан-ную в рукаве змею! Прелестно – как вам кажется? И такой человек как-то умудрялся править Миланским герцогством целых тридцать пять лет, и именно против Милана выступил в этой войне его собственный наемник, Франческо Сфорца. Не могу не уделить ему хотя бы немного внимания, ибо он представляет интерес благодаря совершенно иным качествам характера. |
