|
В сопровождении двух охотников, егеря и солдата мы с отцом спустились туда верхом и сами убедились, что крестьяне из этих селений покинули свои жилища и забрали с собой всю живность. Похоже, с момента их ухода прошло уже несколько дней. Вид этих покинутых крошечных деревушек внушал ужас. В сгущающихся теплых сумерках мы повернули лошадей и тронулись в обратный путь. К нашему великому удивлению, двери домов во всех остальных поселениях, мимо которых мы проезжали, были накрепко заколочены досками. Сквозь щели ставен не проникал ни единый лучик света, а из труб не вился красноватый дымок. Разумеется, старый управляющий отца разразился гневной тирадой в адрес сбежавших крестьян и заявил, что следует немедленно их отыскать, наказать и заставить снова работать на земле. Отец в тот момент сидел при свечах за своим столом – как всегда благожелательный и со-вершенно спокойный, положив подбородок на согнутые в локтях руки. Он сказал, что селяне люди свободные, они ничем ему не обязаны и вправе перебраться в другое место, коль скоро не пожелали жить на нашей горе, – таковы законы и нравы современного мира. Отца же беспокоило другое: ему необходимо было знать, что затевается или уже происходит на нашей земле. И тут, внезапно заметив, что я стою в стороне и внимательно наблюдаю за ним, прислуши-ваясь к разговору, он прекратил обсуждение этого вопроса и отпустил управляющего. Я ровным счетом ничего не понял. Но в последовавшие за этим дни некоторые жители с нижних ярусов склона поднялись на-верх, чтобы поселиться внутри крепостных стен. В рабочих комнатах отца велись какие-то пере-говоры. Я часто слышал теперь загадочные взволнованные споры, но все происходило за закры-тыми дверями. Однажды вечером за ужином, когда среди сидевших за столом воцарилось столь необычное для нашего дома мрачное молчание, отец наконец поднялся со своего массивного кресла – глава семейства, как всегда, был в центре стола – и словно в ответ на невысказанные обвинения заявил: – Я не собираюсь подвергать гонениям горстку старух только за то, что они втыкали игол-ки в восковые фигурки, возжигали благовония и читали глупые заклинания, ровным счетом ни-чего не значащие. Эти старые ведьмы всегда жили на нашей горе. Моя мать весьма встревожилась и увела нас, Бартолу, Маттео и меня, из-за стола – я пови-новался с наибольшей неохотой, – велев лечь спать пораньше. – И не вздумай читать, Витторио! – добавила она. – Объясните мне, о чем это говорил отец, – попросила Бартола. – Ох уж эти мне старые деревенские ведьмы, – отозвался я, употребив при этом итальян-ское слово strega. – Бывает, что кто-то уходит слишком далеко или возникают споры, но чаще всего дело ограничивается заклинаниями для излечения лихорадки и всякого такого. Я думал, мать заставит меня умолкнуть, но она спокойно стояла на узких ступенях башни, затем взглянула меня с заметным облегчением и сказала: – Да, да, Витторио, ты совершенно прав. Во Флоренции люди смеются над такими стару-хами. Ты и сам знаешь нашу Гаттену. она всего лишь сбывает глупым девчонкам любовные зе-лья. – Разумеется, мы не станем привлекать ее к суду! – ответил я, довольный, что она обратила внимание на мои слова. Бартола и Маттео тут же заявили: – Ну уж нет, только не Гаттену. Она исчезла. Сбежала. – Гаттена? – удивленно переспросил я. И только когда мать отвернулась, явно показывая, что разговор окончен, и жестом велела мне немедленно сопроводить сестру и брата в постели, серьезность положения стала для меня очевидной. Гаттену страшились больше всех остальных, хоть она при этом была самой потешной из всех старых ведьм, и если она сбежала, если испугалась чего-то… да-а-а… это уже что-то но-венькое – ведь она-то считала, что именно ее следует всем бояться. |
