|
Достигнув реки, я перегнулся через каменное ограждение. Я рыдал беспрерывно, и звуки моих рыданий отражались от поверхности воды и от каменных стен набережной. Скорбь довела меня до состояния полного помешательства, и тут из густой тьмы передо мной появился едва начинающий жить малыш, жалкий попрошайка, уже наученный просить хлеба, или монет, или другой крохи милости, которую любой прохожий соблаговолит проявить к нему. Он волновался, бессвязно лопотал и пританцовывал, окутанный сверкающим сиянием. Да не поглотит нас тьма С тех пор всякий раз, когда я видел одно из великолепных творений Фра Филиппо, его ан-гелы оживали для меня. Такое чудо длилось всего лишь мгновение, но и его было достаточно, чтобы я ощутил укол в сердце, и кровь застыла в жилах, будто некая игла прокалывала меня насквозь. Сам Мастема ни разу не появлялся в творениях Фра Филиппо до тех пор, пока несколько лет спустя Фра Филиппо, как всегда сопротивляясь и упорствуя, не стал работать для Пьеро – сына Козимо, – который его и похоронил, Фра Филиппо так и не расстался со своей драгоценной монахиней Лукрецией Бути, и говорили, что каждая Дева, которую он когда-либо впоследствии изобразил, – а он создал множество подобных картин, – обладала лицом прекрасной Лукреции. Лукреция подарила Фра Филиппо сына, и он, став художником, принял имя Филиппо, и его творения тоже прославились великолепием и красотой ангелов. Эти ангелы на мгновение также встречались со мной глазами, когда я приходил поклониться бесценным холстам, печальный, с разбитым сердцем, преисполненный любовью и страхом. В 1469 году Филиппо умер в городе Сполете – так закончилась жизнь одного из величай-ших художников, которого рождал когда-либо наш мир. Это был человек, которого подвесили на дыбу за мошенничество, который распутничал в монастыре; человек, изображавший Марию как испуганную Деву, как Мадонну в ночь на Рождество Христово, как Небесную Владычицу, Владычицу Всех Святых. И я даже через пятьсот лет никогда надолго не удаляюсь от города, подарившего миру Фи-липпо и ту эпоху, которую и по сию пору называют Золотым веком. Золото. Вот что я вижу, когда смотрю на вас. То, что я всегда видел, взглянув на любого человека – мужчину, женщину, ребенка Я вижу пламенеющее божественное золото, явленное мне Мастемой. Я вижу, как оно об-волакивает вас, удерживает вас, поглощает вас и танцует с вами, хотя, быть может, вы сами и не замечаете этого или вас это ни в коей мере не заботит. С высоты этой башни в Тоскане я озираю все земли, и вдалеке отсюда, в глубоких долинах, вижу золото человеческих существ, вижу сияющую живость претерпевающих невзгоды человеческих душ. Итак, я рассказал вам свою историю. Каково ваше мнение? Не усматриваете ли вы в ней странного противоречия? Видите ли в ней некую дилемму? Позвольте мне высказать свою точку зрения. Помните, я рассказывал вам о том, как вместе с моим отцом проезжал верхом сквозь лес-ные чащи, и мы говорили о Фра Филиппо? Мой отец спросил тогда, что же так сильно влечет меня к этому монаху. Я ответил, что именно борьба и раздвоение личности в Филиппо привле-кают меня – это противоречие, которое отражается в мучениях на лицах его героев. Филиппо сам по себе был воплощением бури. Таким же стал и я сам. Мой отец, человек спокойного нрава и более обыденного мышления, смеялся над моими словами. Но какое отношение все это имеет к моей истории? Да, я вампир, тварь, питающаяся мертвечиной. Я живу тихо, удовлетворенный существо-ванием на своей родине, в мрачных сумерках моего замка, и Урсула всегда пребывает со мной, и пять сотен лет не столь длительный срок для любви столь сильной, как наша. Мы – дьяволы. Мы – проклятые. Но разве мы не ценим и не понимаем многое из того, что важно для вас, людей? Разве в своем повествовании не воздал я должное человеческим страстям и противоречиям, не создал сюжет, достойный кисти самого Филиппо? Разве я сам не расцвечи-вал, не украшал сложными узорами и не золотил свое повествование, разве я сам не истекал кровью? Вчитайтесь в мою историю и скажите, что не почерпнули из нее вообще ничего. |
