— Не-ет, ты не понимаешь, это тоньше чем факт, это знаешь, полувзгляд, интонация человека меняется, всей личности тонкий порядок. Такие души, такие люди! И глубина, и простота. Русский человек, это ведь омут, но в глубине — бьет родник.

— Пиши, Савушка, стихи.

Он вдруг тяжело, протяжно вздохнул.

— Сжег я все.

Только бы удержаться и не сравнить его с Гоголем.

— Почему?

— Да дрянь это все. Незачем.

И он повесил трубку.

Некоторое время я матерился. Влез, вторгся, все затопил своей бездарной унылостью. Что он не поэт, я знал слишком давно… может ли быть поэт по имени Савелий? С сегодняшнего дня я разрешаю себе не считать своей проблемой качество его текстов. Прочтет какую-нибудь очередную утреннюю дрянь — обматерю.

Стоп!

Кольнуло в глубине сознания. Не про то я сейчас. Не про то. Савушка мне что-то подсказал, а я не понял. Чувство превосходства ухудшает мысленный обзор.

Вот оно — до Савушкиной Мстеры отсюда километров… порядочно, а он тоже что-то почуял. Неужели башня Кувакина добивает и туда?! Или дело все же не в башне? ОНО дотянулось?

Я посмотрел на свой список, — он мне больше не казался «секретным материалом». Скорей всего природа происходящего… Я встал и заметался по квартире. А ведь неплохо было бы сейчас взглянуть на Савушкиных мужичков. Впрочем, если не видел их никогда прежде, как замечу разницу?

Тупик? Остается только ждать? чего ждать? откуда?

То, что придет, почти наверняка будет труднопереносимо, оно вмешается не только в порядок жизни, но и захочет нарушить и что-то в моем сознании. Что из этого соображения следует? Надо подготовиться! К чему? Будем считать это неизвестное — противником, поэтому нужны рвы, надолбы, ежи. Если ошибусь, переплачу за страховку, не страшно. Хуже, если окажусь голышом перед внезапной метелью.

Итак, надо произнесть слово. Кривляясь от острого чувства неловкости, хотя и некому было за мной наблюдать, я выдавил: конец света. Сколько раз произносил его за последние дни, и ничего внутри не царапало. Потому что произносил не всерьез. А вот когда приперло… Знаю теперь, что такое «современный человек», это человек, который не в состоянии произнести эти слова всерьез. Душит стыд. Даже не сами слова, а смысл, смысл, стоящий за словом принять всерьез никак невозможно. Так, говорить о смерти и бояться смерти не одно и то же. То есть, я сейчас должен в известном смысле «умереть». Думать и вести себя так, как будто «конец света» есть то состояние, в которое постепенно, и неуклонно приходит окружающий мир.

Что у меня есть в загашнике на такой случай?

Я грустно оглядел свою «библиотеку», нестройное скопище разношерстных книг, большей частью прочитанных или хотя бы просмотренных, но включающих в себя довольно большой отряд тех, что я не прочту никогда. Всякий раз в сердце появляется льдинка, когда я взглядом наталкиваюсь на корешок такого тома. Купленного год, два, пять назад по случаю сходной цене в «сливе», и заброшенного в закрома для будущего чтения. Как нагло мы обращаемся с нами будущими. Тот «я» купил в каком-то накопительском раже какие-то тома, а я теперешний с этим разбирайся. Сколько лет каменеют на полках Лосевские кирпичи, собиравшиеся с радостью и трепетом: кроме «Эстетики Возрождения», так ничего толком и не прочитано. Или вот Густав Шпет. Уважаю, но не открою. Как и Эрна. И Пруст в двух изданиях зачем-то, хотя какое ни отвори — я все «У Германтов» и «У Германтов». Иногда, чтобы просто задушить тоскливую ноту, вызываемую этой мыслью — «невермор», — я насильственно выламывал безнадежного автора, и с прилежностью пожизненно заключенного грыз текст.