— Но почему? — спрашивала Вера, стараясь скрыть ужас перед своим близким будущим. Ее безотчетно пугало это требование теплого, очень теплого, всего, чего можно…

Леля беззаботно отвечала, честно тараща свои огромные круглые голубые глаза:

— Ну, у тебя же будет сильное нервное напряжение!.. Тебе будет холодно… Знаешь сама, когда нервничаешь, всегда дрожишь и холодно…

Вера верила Лельке, что это только нервное напряжение, а так — почти ничего. Боль, сказала Лелька, как ранку помазать йодом, — щиплет, неприятно, и все…

Вера верила, что это так.

Она мало что знала в этой женской области, потому что не любила слушать «бабьи» разговоры: об абортах, родах и другом, еще более интимном.

Разве могла она подумать, пребывая в разреженной атмосфере любви с Митей, что ей придется говорить именно о «бабьем»? И с кем? С Лелей!

И в сотый раз выспрашивала Лелю:

— Ну какая это боль? Скажи поточнее…

Леля уже была на пределе и раздраженно ответила:

— Я же тебе сказала, как йодом по ранке…

Они подошли к маленькому московскому особнячку, ставшему ныне больницей.

В приемном покое их встретил врач — толстый большой человек с круглой как шар головой, в круглых очках. Он привел Веру в совершенный ужас: как мясник… Хуже — палач… Подумала она и задрожала, затряслась, даже в своих теплых свитерах и кофтах…

А врач весело спросил:

— Кто? Вы? — и прямо глянул на Веру.

Она заставила себя кивнуть. Врач улыбнулся, и потирая руки, сказал:

— Вон она какая рыжая! И с меня ростом — справлюсь ли?

И захохотал.

Вера почувствовала, что у нее кружится голова и, вполне возможно, она упадет в обморок. Она взяла Лелину руку, и та, ощутив ее дрожь, попросила шутливо, — на правах знакомой, — и всерьез:

— Василий Ильич, мы — первый раз, не надо нас пугать…

Врач сразу стал строгим:

— Елена Николаевна, милая моя, посидите здесь, тут вам и журнальчики и все для времяпровождения, а мы пойдем.

Он взял Веру за руку и оторвал от Лели довольно резко.

Вера еще оглянулась на Лелю и заметила какое-то странное выражение ее глаз: не жалеющее, а будто укоряющее…

Они поднялись с доктором на второй этаж, прошли коридором и зашли то ли в кабинет, то ли в операционную, Вера не поняла. Помещение было облицовано белым кафелем, на окне — белая занавесь, плотная, как простыня.

Врач, Василий Ильич, дал ей белый халат, нитяные белые чулки и сказал:

— Переодевайтесь. Снимите свое, наденьте халат и чулки.

Вера взяла вещи, но ничего с ними не делала — не раздевалась и не переодевалась.

Врач доставал что-то из медицинского шкафчика — какие-то огромные щипцы, еще что-то подобное и, не оборачиваясь, спросил:

— Готова, миленькая?

Василий Ильич обернулся и посуровел:

— Это не дело, так мы с вами весь день провозимся! Давай, красавица, — он подошел к Вере и стал отдирать ее от стены, как давеча от Лельки.

И приговаривал:

— Ну и что, — первый раз! Все бывают в первый. У меня пациентки по пятнадцать раз делают и ничего — живы-здоровы, чего и нам желают. Через пять минут ты как новенькая будешь! Побежишь с подружкой кофе пить…

Тут-то она и упала в обморок. Врач, чертыхаясь, поднял ее, положил на диванчик, застеленный клеенкой, и похлопал по щекам.

Она пришла в себя и удивилась при виде чужого мужика, склонившегося над ней. Что это? Кто? И сразу все вспомнила.

Нет! Никогда! Если она сделает это, то умрет или сойдет с ума… Нет!!

И она сказала, стаскивая халат и чулки.