|
– Знаешь, сидит узбечка и думает: «Этих детей помыть или новых нарожать?» – Ладно, Толька, не борзей, – сказал Селезнев. Он давно должен был уйти домой, но, видя такое дело, остался. – Надо бы найти кого-нибудь, кто по-ихнему шпрехает. – Слушай, у нас же тут этот, два института закончил, в зале ожидания прописан. – Чекасов вспомнил Леньку Косого. – А он не того? – с сомнением спросил Жебров. – Говорить-то сможет? – Ща проверим! – Чекасов повернулся к Власенко и Полищуку: – В зал ожидания – быстро. Посмотрите, что и как, и доложить сюда. Все это время, пока большие белые в полицейской форме о чем-то громко говорили, Морис тихо стоял, опустив на землю пластиковый пакет. – А в сумке-то у него что? Ты не смотрел? – спросил Чекасов. – Ну-ка дай сюда свою торбу. – Селезнев опустился перед негритенком на корточки. Мальчик испуганно покосился на красное с синими прожилками лицо. – Не бойся, не отниму. Посмотрю только – вдруг там документ какой. Морис понял, что сопротивляться чудовищу бесполезно, и без звука отдал свое достояние. В пакете оказалось кое-что из белья, свитер и рубашка. К вещам была приложена бумажка, на которой было коряво выведено печатными буквами: МОРИС МАТОНГО. Писавший был не силен в русской азбуке, а потому вместо русского "Р" стояло латинское "R", а "Г" смотрело в противоположную сторону. – Морис, значит, будешь, – прочитав записку, сказал Селезнев. – Как это по-русски-то? На боку у Чекасова запиликала рация. – Сорок пятый? – раздался голос Игоря Власенко. – Бомж найден, состояние умеренное. Доставлять? – Давай! Через несколько минут в дежурке в сопровождении Власенко и Полищука появился знаменитый Ленька Косой, которому приписывались (в прошлом, разумеется) энциклопедические знания и все возможные ученые звания и степени. Сам Ленька (в миру Леонид Никифорович Черниговский) ничего такого не рассказывал, но и не отрицал того, что говорили о нем другие. Он ввалился в дежурку, остановился и, покачиваясь из стороны в сторону, воззрился на негритенка. Тот невольно скорчился под пристальным взглядом. – Ессе homo, – поведал миру результаты своих наблюдений Ленька. Косым в прямом смысле он вовсе не был. Его прозвали так, когда он только появился на Ладожском вокзале. У него в тот период был подбит правый глаз. Глаз поправился, но кличка закрепилась. Впрочем, Ленька частенько вновь становился косым то на один, то на другой глаз, а то и на оба сразу. – Языки знаешь? По-ихнему могешь? Давай шпарь! – Ке-с-ке-сэ? – с важным видом изрек Косой. – Je sais pas, – испуганно прошептал мальчик. – Март ва а ля rap! – порывшись в памяти, сказал Леонид Никифорович. – Mais, oui, monsieur… и la gare, – кивнул Морис. Окружающие были страшно довольны уровнем достигнутого взаимопонимания. – Ты спроси его, откуда он, из какой страны! – требовал Селезнев. – Родители где? Давно он тут по вокзалу шатается? – интересовался капитан Жебров, племянник начальника отделения. – Куда ехали? Косой подбоченился, погладил грязно-желтую бороду и наморщил лоб. – Родители? – глубокомысленно повторил он. –Пэр, мэр, а? – Sais pas, – грустно повторил Морис. – Не знает. Ничего не помнит, – перевел Косой. – И сколько ходит тут, не знает. |
