С этого незабываемого вечера вдвоем с женщиной, которой в подметки не годилась даже Ева Браун, и началось верное и расчитанно-медленное отравление фюрера. Дозы стрихнина, которые вводились в таблетки, вырабатываемые фирмой, постепенно увеличивались. Увеличивала их эта непревзойденная женщина… О чем они только потом не говорили! Он ей говорил ласковые нежные слова, и она ему в ответ говорила тоже сладкие слова. Они договорились, что она будет всегда с ним, если ему придется приехать на фирму — теперь уже твердую собственность.

— Теодор, можно заработать много денег. Мой муж… Нет, не спрашивайте, почему он так поступил с фирмой. Он был к ней невнимателен. Его можно простить. У нас семейная тайна. У нас, Теодор, трагедия с нашим ребенком. Он, понимаешь, Теодор, он попросту прикован к постели. И этого калеку муж обожает. Он виноват в этом. Я, Теодор, хорошая крепкая женщина. Мне надо было родить от другого. Я же не знала и родила от своего мужа… Как хочется иметь такого же толстячка, как ты, Теодор. У тебя есть дети?

Есть ли у него дети?

Что же она спрашивает?

Какая женщина будет постоянно терпеть его?

Он толст, неуклюж. Считается, — он глубоко и искренне вздохнул, — что от него исходит постоянно дурной запах. Он ко всему не умеет вести себя за столом. Это она, видно, заметила. Там, где он находится, это неумение всегда вызывает неприязнь.

— А посмотрите на мои очки. Они толстые, выпуклые… Я иногда скрываю свой взгляд, растерянный, недоуменный… Я знаю, что меня нельзя любить. И меня не любят.

— Полноте, Теодор! Милый толстячок Морельчик! Каждая женщина выбирает себе мужчину таким, каким ей хочется. Не вы, мужчины, выбираете нас. Мы выбираем. Если я пошла сегодня с вами в постель, не вы повели меня. Это сделала я. Потому и будем считать, что я вас и дальше поведу. Я не обижусь, Теодор, если узнаю, что вы женитесь. На здоровье. Я не эгоистка. Ведь я тоже имею мужа. Нас что-то же связывало. И пусть я буду с ним по-прежнему несчастна и знаю, что он не может мне дать здорового ребенка, но я буду с ним жить, так как выбрала его. Выберут и тебя, мой дорогой толстячок.

Аллен Даллес был страшно доволен своими агентами. Он знал уже о Мореле все или приблизительно все. Как ни странно, после приобретения фирмы, живя последние дни в Цюрихе, Морель прекратил пить, он был задумчив, и даже Даллес не мог объяснить, что же случилось. Разве мог он догадаться, что этот жирный безобразный человек, которому сам Гитлер прощал все его недостатки потому, что Морель был способен вылечить, попросту влюбился. Он даже вынашивал в эти последние дни своего затянувшегося отпуска план — забрать ее от мужа, увезти с собой. У них будет толстенькое существо — девочка или мальчик. Он станет их любить. Война кончится когда-то. Настанут мирные дни. Если его хозяин одумается, то все можно поправить. Для этой женщины можно свернуть горы, взорвать все, что на пути. Разве не может он и сам теперь разбогатеть, как этот парень, предусмотрительно ушедший из дому, чтобы сделать ему приятное? Почему он разбогател? Да потому что спокойно смотрит на все, что происходит. Не сетует при проигрыше. Не радуется сильно при удаче. Он тих. Скромен. Любезен. Разве Теодор не может стать таким? Можно же, когда тебя станет ждать подобная женщина, не пить столько, сколько ты пьешь обычно? Можно. Можно ли купить себе отменный костюм, белую рубашку? Можно. Можно ли как эта утка плавать ежеминутно в таком бассейне? «Теодор, через год мы будем иметь такой капитал, что выстроим для вас где-нибудь тут, у моря, виллу. Сперва небольшую, на семь — десять комнат. А потом докупим, достроим…» Можно заиметь прислугу, которая станет тебе помогать купаться.