Мы продолжили подниматься пешком, карабкаясь на скалы при помощи рук.

Наконец мы достигли вершины скалы, на которой виднелись только какие-то печальные развалины. Часть их пошла на сооружение хижины — двух жалких комнат, служивших приютом монастырскому фермеру, его матери и молодой жене. Эти честные люди ждали нас на краю плоскогорья. Ательстана, поблагодарив, отослала их. Она хотела сама показать мне эти мрачные руины.

Она водила меня, шагая через обломки стен, и говорила тихо, прерывавшимся голосом.

— Теперь ты можешь понять, — говорила она, — в чем заключается е е ошибка. Решительное непризнание могущества прошлых времен, чрезмерная уверенность в самой себе. И вот результат ее стремлений: заросли крапивы, рассыпанные каменья, на которых ящерицы греют свои животы. Я же знаю, что, когда рассыплется мишура, которую я нацепила на стены Калаат-эль-Тахара, они все-таки устоят перед тысячелетиями. Но взгляни в эту дыру…

— Что это?

— Это одна из отдушин ее застенков. У нее были тюрьмы, палачи, право карать и миловать, дарованное ей султаном Махмудом. Никто не презирал так человеческую жизнь, как эта женщина… Тише!

Мы оставили развалины и прошли в маленькую оливковую рощу. Спокойная торжественность царила в ее тени. Эти деревья поистине были древним lucus. В двадцати метрах виднелось белое пятно мавзолея.

Графиня Орлова схватила меня за руку:

— Клянись мне, клянись мне, что ты никогда никого сюда не приведешь!

— Что ты хочешь этим сказать? Она нервно засмеялась:

— Разве ты не понял? Банда развязных туристов набросилась бы на это место! Какой-нибудь господин, желающий иметь вид знатока; ищущие развлечений мужчины и женщины; пена откупориваемого шампанского, девушка на выданье, потерявшая ключ от коробки с сардинками… Неужели ты думаешь, что для этого…

Она не могла кончить. Голос ее осекся. С удивлением я заметил слезы на ее глазах.

— Ательстана…

— Тише, — сказала она. — Не обращай внимания. Не думай, что я сумасшедшая. Когда мы плачем, — видишь ли, — мы плачем немножко над самими собой…

Она ходила вокруг могилы, останавливаясь, потом преклоняла колени перед каменными ступенями, чтобы вырвать травы, проросшие в щелях. В эту минуту она напоминала старух, которые ухаживают на кладбищах за могилами своих дорогих покойников.

— Отдаешь ли ты себе отчет в том, что представляла из себя женщина, прах которой покоится здесь? Завтра, если бы ты рассказал мою жизнь, нашлось бы немало остряков и идиотов, которые кричали бы о неправдоподобии этого. А моя жизнь, несмотря на все, что я смогу сделать, чтобы возвысить ее, будет все-таки только бледным отражением ее жизни.

Она закончила свою благочестивую уборку и надела перчатки.

— Я постараюсь объяснить тебе ее. Она презирала Наполеона. «Он был сначала просто бедным молодым человеком», — сказал о нем знаменитый юноша, начав хвалебную речь в честь этого героя. Действительно, всю жизнь носил он на себе пятно своего происхождения. А она, — ты знаешь ее богатство и блестящую родословную! Не следует слишком злословить про высшее английское общество конца восемнадцатого века. Несмотря на неисправимую посредственность умов, у него все-таки были кое-какие заслуги, кроме парламентских установлений и улучшения породы скаковых лошадей. Подумай о первых шагах этой девочки, которая в двадцать лет стала королевой Лондона! Подумай о Шелли, Байроне, Фоксе, Нельсоне, Брюммеле и об этой леди Гамильтон, ради которой я, женщина, с радостью отдала бы свою жизнь. И все это она сознательно покинула. Ни в каких обстоятельствах жизни не могла она оказаться выскочкой. Это-то и было прекрасно и это объяснит тебе ее суждение о Наполеоне.