— Где я? — хрипло спросил Линнувиэль, силясь рассмотреть, есть ли в комнате кто-то еще. Ему очень-очень нужно было это выяснить. Но не вышло: Мирена наклонилась слишком близко, снова обдав его тонким, приятным, но совершенно чужим ароматом.

— В своей комнате, конечно. Повязка свежая, не беспокойся. Рана почти закрылась, но тревожить ее пока нельзя, хотя Таррэн нас заверил, что рука будет действовать, как прежде.

— Сколько я?..

Мирена повернулась и внимательно посмотрела на взбудораженного эльфа.

— Сегодня третий день. Ты что-нибудь помнишь из того, что случилось?

— Все, — устало прикрыл веки Линнувиэль, тщетно пытаясь избавиться от видения совсем других глаз, пронзающих его душу до самого дна. — Я помню абсолютно все.

— Почему ты не сказал, что ранен? — вдруг заледенел ее голос. — Почему не воспользовался магией? Зачем тянул столько времени? Ты мог погибнуть!

— Мне нельзя пользоваться магией, миледи.

— Почему? — нахмурилась Мирена.

— Мы не должны привлекать к себе внимания, — равнодушно отвернулся он, уставившись на занимающийся за окном рассвет.

— С ума сошел?! Да кто тебя видит? Кто узнает? Люди? Гномы? Думаешь, им есть дело до кого-то из нас?

— Нет, — устало отозвался Линнувиэль, снова прикрывая глаза. Присутствие леди стало его сильно тяготить. — Просто я слишком тесно связан с владыкой Тирриниэлем и тем зовом, который он отправил своему сыну. Если рядом со мной будет твориться магия, зов станет слышным не только для нас, но и для светлых. А владыка не хотел, чтобы о его состоянии прознали раньше времени. Темный трон не должен опустеть. И преемник должен появиться в чертогах до того, как светлые о нем узнают, поэтому мне было запрещено пользоваться магией в пути за исключением тех случаев, когда этого требовала бы ваша безопасность и безопасность лорда Торриэля.

— Таррэн! Его зовут Таррэн! — прошипела Мирена, резко поднявшись с постели раненого. — Почему ты не сказал хотя бы ему?

Хранитель неопределенно пожал плечами.

— Я маг, миледи, и знаю, когда яд можно обезвредить, а когда не стоит даже пытаться. Та гиена не была обычной. А ее яд был заведомо смертелен, поэтому и не стоило даже пытаться.

— Нет, стоило! Таррэн спас тебе жизнь…

— Это не его заслуга, — тихо отозвался эльф, остро жалея, что не в силах прогнать странную тоску, грызущую нутро не хуже иной гиены.

Он не мог забыть песнь жизни, но не мог и вернуться на двое суток назад, когда эти слова звучали во тьме только для него одного. Когда для него пели, как для самого родного и близкого существа, тем изумительным голосом, от звуков которого хотелось смеяться и плакать одновременно, жить и умирать, кричать и рваться навстречу.

— А чья же тогда? — недовольно поджала губы Мирена.

— Белика… — невольно сорвалось с губ.

— Дурак! — вспыхнула эльфийка и, стремительно развернувшись, выбежала прочь, не забыв при этом хлопнуть дверью.

Линнувиэль тоскливо оглядел пустую комнату и упрямо приподнялся на локтях. В плече немедленно стрельнуло, но, впрочем, не настолько, чтобы он отказался от желания выбраться из постели. Эльф скрипнул зубами и медленно, с усилием, но все же принял вертикальное положение. Некоторое время подождал, пока не пройдет головокружение и не перестанут мелькать разноцветные мушки перед глазами, а затем подтянул кем-то заботливо выстиранные и выглаженные штаны, кое-как натянул их на себя и, покачиваясь от слабости, неуверенно встал.

На какое-то мгновение комната поплыла, звон в ушах стал просто оглушающим, но Линнувиэль не зря считал себя выносливым и упорным — спустя пару минут он упрямо сжал зубы и сделал первый шаг к заветным дверям.